Я спускаюсь по трапу и иду на нос. Здесь лучше можно наблюдать борьбу
со льдом. Здесь, если посмотреть прямо вниз, вдоль высокого борта, видно то,
чего не видят капитан и все находящиеся на мостике. Острый нос парохода с
трудом разбивает успевший окрепнуть лед. Льдины, громоздясь одна на другую,
ползут вперед, сбиваются в кучу. Куча растет все выше и выше, пока не
рассыплется в стороны. Местами на пути встречаются потемневшие от пребывания
в воде крупные осколки разбитых ледоколом ледяных полей. Нос "Св. Анны" то и
дело натыкается на такие льдины, с трудом сдвигает их с места, и они, ломая
вокруг себя тонкий лед, медленно и тяжело ползут вдоль бортов. Порой
приходится останавливать машину и шестами расталкивать сбившиеся перед носом
парохода льдины.
- Так далеко не уйдем, - услышал я внезапно чей-то знакомый голос. Меня
поразило то, что сказано это было легко, без тоски, без досады, может быть,
даже с радостью.
Это был Андрей.
- А ты, что же, рад этому, что ли?
- А может быть, и рад.
- Чему же радоваться? Будем сидеть здесь месяца два, если не подохнем
от цинги или холода. Веселые перспективы.
- Зачем два месяца? Хватит и месяц. Зато попадем туда, куда нужно, а не
будем мыкаться по свету, как неприкаянные.
- А! Ты вот о чем. Пожалуй, верно. Если тут застрянем, попадем к
красным. Только не все этому будут рады.
- Да и красные не всем обрадуются, - быстро сказал Андрей. - Не всем
сладко и в Англию или во Францию идти. Ну, да теперь, кажись, наша берет.
Зима нам на подмогу.
- Ты очень хочешь в Россию? - спросил я его, глядя прямо в глаза.
- Хочу, Николай Львович! Вот как хочу! - вырвалось у него искренне и
тепло, и всегда холодные глаза стали мягкими и задумчивыми.
Вскоре выяснилось, что мы идем значительно медленнее ледокола, и к
вечеру он исчез из виду в сгущавшихся сумерках.
Ночью двигаться было еще тяжелее.
Под утро ударил крепкий мороз, доходивший до 35 по Реомюру, и мы
стали.
Чеховской был прав.
Я спустился в каюту, разделся и лег на койку. Проспал я до 10 утра.
Никто не будил меня, никто не звал на вахту. По-видимому, все признали
борьбу бесполезной. Одевался я медленно. В каюте было холодно.
Соседка-машина больше не грела. На толстом стекле иллюминатора нарос слой
инея. По потолку каюты у окна тоже пробежала белая пушистая дорожка. Я надел
теплый свитер шотландской шерсти, натянул на уши меховую лапландку, надел
куртку и пошел на палубу. За ночь выпал густой снег. Ветер неистовыми
порывами срывал с места тучи сухих снежинок. Снег уже сровнял и ледяные поля
и замерзший фарватер. Белые клочья налипли на вантах, на поручнях трапов, на
черной широкой трубе, на мачтах и стрелах лебедок. Даже брезентовые покрышки
люков были убраны седой шерсткой инея, и палуба в выемках меж досками
светилась тусклым серебром. Ветер жег лицо морозным пламенем, забирался в
рукава, за воротник, всюду, заставляя поворачиваться в разные стороны, не
позволяя стоять на месте. Тонкой струей шел дым из трубы камбуза. Жизнь на
судне была загнана в глубину, на палубе - ни души.
"Св. Анна" казалась покинутым судном, замерзшим среди бесконечных
льдов, обреченным на долгую стоянку и, может быть, на гибель.
Вечером состоялся совет у капитана. Капитан сказал нам, что с самого
начала был уверен в том, что мы застрянем во льдах. В мирное время ни один
черт не рисковал идти в Белое море сквозь льды. Это невиданная вещь! Эта
дурацкая война и революция перепутали все на свете! И вот мы сидим теперь в
ледяной тюрьме. Нет сомнения: за нами придут, мы не одни во льдах Севера. Но
когда придут и кто придет? - вот вопрос. Может быть, придут красные. Скорее
всего это будет именно так. Неизвестно еще, что лучше - сидеть во льдах или
сидеть у красных.
Затем говорил Чеховской. На этот раз они словно поменялись ролями.
Чеховской не причитал и не пророчествовал. Он сообщил нам, что на судне
пресная вода на исходе и придется растаивать снег. Хлеба нет. Сухарей хватит
на месяц-полтора, солонины - на две недели. Есть консервы, но, кажется, не
все хороши. Подвел поставщик в Плимуте. Словом, через две недели будет
плохо. Так как нам, очевидно, придется сидеть дольше, чем две недели, то
нужно заранее предусмотреть это и сократить паек для команды. Командному
составу придется также сократиться, но не в такой мере. В камбузе это
сделают незаметно. Кроме того, можно получать консервы в каюту, но придется
банки и прочие остатки уничтожать незаметно, "чтобы не дразнить собак".
Никто не возразил Чеховскому.
Кованько наивно спросил, нельзя ли выслать партию людей к берегу.
Капитан ехидно предложил ему самому сделать однодневный переход от судна и
потом рассчитать, во сколько дней он пройдет 200 километров к ближайшим
деревням. Кстати, где эти ближайшие деревни, никто толком не знал.
Я видел, что все, в том числе и капитан, растерялись. Еще недавно все
рассчитывали на счастливый исход ледяного похода. Ведь прошли же мы в
Архангельск. Годы гражданской войны показали, что при большой настойчивости
сильный ледокол может одолеть ледяные пространства. Но "Минин" покинул нас,
как покинул раньше "Русанова" и пустую "Ярославну". Капитан "Минина" вез
драгоценную жизнь генерала Миллера и ни о ком больше не смел думать.
Впрочем, власть на ледоколе принадлежала не капитану, а адмиралу Чаплину,
прославившемуся своей жестокостью и ненавистью к матросам.
Легкая порча машины заставила нас отстать от ледокола, и вот мы скованы
во льдах надолго, быть может - навсегда.
Ночью вокруг "Св. Анны" с невиданной еще силой завыли, закружились
дикие ветры Севера. Словно спущенные с цепи огромные мохнатые птицы, они
накинулись на судно. Гнулись, трещали под напором ледяного дыхания высокие
мачты. Напор льдов усилился. Они громоздились все ближе к бортам, снежные
волны лезли на палубу, нависали над низкой кормой. Тучи спустились чуть ли
не до самой поверхности льдов, и повалил густой снег, сухой, блестящий, как
нафталин. Он сыпался густыми массами. Его сметало порывами ветра с ровных
мест и наметало высокими курганами у бортов корабля. Он заполнял все щели,
все выемки, все углубления, залепил толстым слоем окна кают, впадины
иллюминаторов, забился под брезент, покрывавший лебедки, закрыл якорную цепь
и даже висевший на борту якорь. Об уборке снега нечего было и думать. Метель
гуляла по палубе, как в поле. Ночью она разыгралась вовсю. Ветер завывал и
свистал в вантах, ломился в двери и окна. Льды напирали и трещали за бортом,
и судно потрескивало зловеще и звонко, напоминая всем приютившимся под его
защитой, что оно - только тонкая коробка на волнах замерзшего моря.
На следующий день пришлось проделать проходы в снегу от выходов из кают
и из кубриков к камбузу и к трапу, который вел на командный мостик. Но
метель свирепствовала по-прежнему, и проделанные проходы были завалены
снегом в 10-15 минут. В воздухе быстро неслись пушистые снежинки, сливаясь в
белое полотно, которое отрезало "Св. Анну" от всего мира.
Матросы и помощники капитана спали по кубрикам и каютам, не находя
способов бороться с разгулявшейся стихией.
Метель продолжалась три дня.
На четвертые сутки снегопад прекратился, тучи рассеялись и в небе
сверкнуло яркое зимнее солнце.
Капитан велел свистать всех наверх, и началась дружная уборка палубы от
снега. "Св. Анна" представляла собою огромный, усыпанный снегом торос,
внезапно поднявшийся среди снежного поля. Я оделся, вышел на палубу и тоже
взял лопату. Медленно, кусок за куском, отвоевывали мы палубу "Св. Анны" у
нахлынувшего на нее снега. Постепенно, уступая усилиям тридцати человек,
освобождались доски палубы, борта, леера, цепи. К обеду носовая часть была
очищена от снега, а к вечеру обнажилась и корма. Усталые, измученные, мы
завалились спать, чтобы на следующий день попытаться расчистить снег,
прилепившийся к бортам корабля.
В этой работе прошло еще два дня. Время летело К первой странице Далее для ознакомления