стены были зеркальными, и я видел свои
бесчисленные отражения, вложенные одно в другое. Отражения постепенно
уменьшались, превращаясь в крошечные точки. Я подошел вплотную к одной из
стен - точнее, одному из зеркал - и прижался лицом к холодному стеклу. От
моего дыхания зеркало запотело. Я вытер зеркало рукавом и снова посмотрел на
свои отражения. Между их слоями я вдруг увидел фигуру Марты, попавшей в
ловушку. Я не мог дотянуться до девушки, выбежал в коридор и спустился вниз
по лестнице.
Мне нужен был выход, и наконец, задыхаясь, я оказался на ступенях,
найдя выход на улицу.
Я был в одном из темных закоулков большого города, казалось, покинутого
обитателями. Я направился по какому-то сырому проулку, когда до моего слуха
вдруг донесся шум. Может быть, это всего лишь кошка, подумал я. Когда я
миновал угол какого-то дома, сзади меня схватила чья-то рука. К моему горлу
был приставлен нож. Нападавший держал меня так крепко, что я не мог
шевельнуться.
- Чего ты хочешь? - прохрипел я. Он сказал, что пришел убить меня. - Но
за что?
- За то, что ты знаешь. Она сказала мне, что ты все про нас узнал, но я
не позволю никому становиться нам поперек дороги.
Я вырвался из рук убийцы и взглянул на него. Это был не отец Марты, а
мужчина гораздо моложе его. Я узнал в нем одного человека из нашей деревни.
- Ты не сможешь убить меня, - сказал я. - Зеркало не даст тебе этого
сделать.
- Что бы это могло значить? - спросил Гольдман. Этого Пфиц не знал и
продолжил свой рассказ услышанной от Шлика истории.
"Когда я проснулся, - продолжал Шлик, - то понял, что мне придется
ждать целый месяц, чтобы еще раз увидеть Марту. Но было еще одно
обстоятельство, которое требовало разъяснения. Почему я увидел во сне Карла,
парня из нашей деревни, и почему он хотел меня убить? Карл был грубиян,
неотесанный человек с полученным в какой-то драке шрамом, пересекавшим его
щеку. Деньги, которые он зарабатывал тяжким трудом землекопа, шли на пиво и
карты. Он был ненамного старше меня - восемнадцати или девятнадцати лет, -
но воображал себя хозяином деревни. Перед ним действительно часто пасовали
даже взрослые мужчины.
Мне было трудно поверить, что у Марты может быть что-то общее с таким
драчуном, но Карл умел очаровывать девушек, а красоту Марты заметил у нас не
я один. Сама мысль о том, что эти двое могут быть вместе, переполняла меня
ревностью.
Каждый день, давая уроки в отцовской школе, я не переставал думать о
том, как помешать Карлу. Он был крупнее, сильнее и красивее меня. Мне могли
помочь только ум и добрые намерения. Но сначала надо было дождаться
следующего приезда Марты в нашу деревню.
Когда настал этот день, я пошел на площадь и увидел Марту на привычном
месте. Она сразу узнала меня, на ее лице отразилось явное волнение. Я
подошел к возу, забрался в него и встал рядом с отцом Марты.
- Если ты еще раз прикоснешься к этой девушке, - сказал я ему, - то я
убью тебя.
Он ошеломленно уставился на меня, потеряв от удивления дар речи, а я
спрыгнул на землю и, уходя, сказал Карлу, который здесь же отирал стены:
- То же самое касается и тебя.
Позже я узнал, что случилось потом. Отец Марты захотел узнать, почему я
заговорил с Карлом и что связывает его с Мартой. Он подозвал парня, и
мало-помалу их разговор перешел в ссору. Отец обвинил Карла в том, что он
домогается Марты (что она сама отрицала), а тот вытащил нож - только чтобы
попугать или защититься, - но в конце концов ударил отца девушки. Потом он
сбежал, оставив умирающую жертву истекать кровью, прежде чем зеваки сумели
его остановить.
Все спрашивали меня, зачем я сказал покойному то, что сказал, и я
объяснил, что хотел защитить Марту (только теперь я узнал, как ее зовут, что
она была единственной дочерью, что все случилось незадолго до ее
шестнадцатилетия и что после дня рождения она должна была выйти замуж за
человека по имени Люллинг). Я сказал, что заподозрил отца в жестоком
обращении с девушкой, хотя, сказав это, я уже не чувствовал былой
убежденности в своей правоте. Мне сказали, что старик никогда не стал бы
плохо обращаться с дочерью, потому что она - единственное, что у него
осталось после смерти жены, а теперь Марта стала сиротой. Я понял, что,
должно быть, совершил ужасную ошибку.
Прошли месяцы. Карл исчез, и о происшествии постепенно забыли. Овощи
теперь покупали в другом месте, так как воз больше не приезжал. Но жители
деревни по-прежнему относились ко мне с подозрением, и я стал изгоем.
Однажды вечером я шел вдоль реки. Сгущались сумерки, узкая тропинка
между деревьями стала почти не видна. Внезапно сзади меня кто-то схватил и
приставил нож к горлу. Я знал, что это был Карл, и вспомнил о зеркалах из
моего сна и о фигуре, затерявшейся между ними. Я вообразил себя таким же
потерянным, как та фигура".
* * *
- Только теперь до него дошло, - сказал Пфиц, - что его собственная
жизнь была не более чем летучим видением, фигурой, мелькнувшей в смутном
проеме между последовательностью образов в бесконечном множестве отражений,
идентичных, но уменьшающихся друг в друге.
Они услышали лязг ключа в замочной скважине. Пфиц и Гольдман встали.
- Мы свободны! - воскликнул Гольдман.
- Благодарение небесам, - добавил Пфиц. - Еще немного, и я напустил бы
в штаны. Почему они не дали нам ведро?
Надзиратель назвал имя Гольдмана.
- А мой спутник?
- Только вы, Гольдман.
Его отвели наверх, к офицеру.
- Герр Гольдман, я понимаю, что вы - уважаемый гражданин Ррейннштадта,
и то нарушение закона, в которое вы были вовлечены, не соответствует вашему
характеру. Я готов отпустить вас.
- А Пфица?
- Нищего? Мы ничего не знаем о нем. Думаю, что его мы повесим.
Гольдман вскрикнул:
- Сжальтесь над ним, господин офицер. Он не сделал ничего плохого!
- Это не так просто, как кажется, - заговорил офицер. - Арестовать по
ошибке одного человека - это недоразумение, но арестовать двоих - это уже
небрежность. Я уверен, что он нарушил закон.
- Прошу вас, не спешите. Я могу внести за него штраф. Сколько вы
хотите?
Офицер задумался.
- Принесите мне тысячу талеров. Я подумаю, что можно сделать.
Гольдмана вывели на улицу через главные ворота, и он зажмурился от
яркого солнца. Тысяча талеров! Это большие деньги, но выбора не было. Он
поспешил к дому. Минна была поражена, увидев хозяина в столь растрепанном
виде,
- Фрау Гольдман дома? - спросил он.
Минна ответила, что хозяйка наверху принимает гостей. Проходя мимо
гостиной, он услышал заливистый смех своей супруги. Гольдман прошел к своей
конторке, достал оттуда два мешка монет, торопливо сунул их в штаны и,
пройдя мимо Минны, которая удивленно вскинула брови, заметив странную
метаморфозу, происшедшую с фигурой ювелира, спустился по лестнице, нанял
экипаж и велел везти себя во Фреммельгоф.
- Вот деньги, - сказал он и положил перед офицером мешки с монетами.
Один из надзирателей проводил Гольдмана вниз, в камеру, где остался
арестованный Пфиц. Камера оказалась пустой.
- Куда его увели? - Гольдман едва не плакал. - Может быть, вы повесили
беднягу?
Никто не мог ответить на этот вопрос. Гольдмана впустили в камеру,
чтобы он убедился, что в ней никого нет. Пфиц никуда не мог деться. Все, что
от него осталось, - это лужа на полу. Когда Гольдман вышел на улицу, его
переполняла печаль. Ему даже не вернули денег! Офицер сказал, что это научит
самого ювелира впредь вести себя прилично.
С тех пор Гольдман ни разу не видел Пфица. Слух о приключениях ювелира
распространился по городу, и Гольдману пришлось приложить массу усилий,
чтобы утихомирить жену. Некоторые утверждали, что Гольдман сошел с ума или
спьяну вообразил себе всю историю, другие же говорили, что Пфиц - привидение
или дух, вызываемый рассказчиками злобных и легковесных историй. Прошло
много лет, прежде чем Гольдман смог найти К первой странице Далее для ознакомления