Лидия Чарская
МОЙ ПРИНЦ
ДЛЯ ДЕТЕЙ СРЕДНЕГО И СТАРШЕГО ВОЗРАСТА
Том двадцать четвертый
Чтение для русских детей ∙ Издательство сестричества во имя святителя
Игнатия Ставропольского ∙ Русская миссия
МОСКВА 2006
Приход храма Святаго Духа сошествия
Издание осуществлено по благословению
епископа Южно-Сахалинского
и Курильского
Даниила
для нужд Южно-Сахалинской и Курильской епархии
ISBN 5-98891-030-0 Л. Чарская. Полное собрание сочинений.
ISBN 5-98891-124-2 Том 24. Мой принц.
(C) Литературная обработка: Владимир Зоберн
(C) Набор, верстка, подготовка текста, иллюстрации РУССКАЯ
МИССИЯ, 2006
(C) Редактор Олег Зоберн
(C) Художники Елена Фролова, Ольга Палкина
ГЛАВА 1
Длинный, длинный коридор, по обеим сторонам которого высокие,
большие двери с надписями: "библиотека", "музыкальный класс",
"репетиционная"... В самом конце, над дальней дверью, небольшой
образ, здесь домовая церковь.
Осеннее солнце белыми зайчиками играет на квадратиках паркета.
Я останавливаюсь у третьей двери направо, с небольшою вывескою:
"канцелярия".
Там, за дверью, моя судьба.
Я похолодевшею рукою дотрагиваюсь до медной ручки. Когда дверь
распахивается, я точно проваливаюсь в какую-то бездну.
"Ну, Лида Воронская-Чермилова, крепись! Ты сама жаждала этого, -
повторяю я мысленно. - Никто не толкал тебя сюда. Собери же все твое
мужество, вспомни, ради кого ты пришла завоевывать труднодостижимое,
и крепись".
Но, как ни стараюсь я подбодрить себя, мои колени подгибаются, а
руки дрожат.
Первое, что бросается мне в глаза, это большой письменный стол,
перед ним широкое кресло. В кресле - господин в синем вицмундире,
плотный, с тонко закрученными длинными усами и быстрым живым взглядом
карих глаз. Совсем как институтский преподаватель.
И совершенно упустив из вида, что мне двадцатый год, я отвешиваю
незнакомому господину самый "непозволительно-низкий" реверанс, точно
я какая-нибудь пятиклассница-институтка.
Затем, поняв свою ошибку, нелепо складываю руки "коробочкой",
как это делают институтки, когда им приходится выслушивать выговор
начальницы и инспектрисы, и молчу, вытаращив глаза на господина в
синем вицмундире. А в голове невидимые молоточки стучат: "Кончено!
Осрамилась! Совсем осрамилась на веки веков и бесповоротно. О,
глупая, трижды глупая Лида!"
Вероятно, я представляю собою довольно комичное зрелище, потому
что легкая улыбка появляется у господина в вицмундире. Он привстает
со своего места и ободряюще говорит:
- Вы, вероятно, желаете быть допущены к конкурсному экзамену и
подавали прошение? Ваши бумаги здесь?
- Да, - говорю я так, точно от моего ответа зависит жить или
умереть, - я послала сюда прошение и бумаги.
- Ваша фамилия? - обращается он ко мне с вопросом, роясь в то же
время в кипе бумаг на письменном столе.
- Лида Воронская, - выпаливаю я как-то уж слишком быстро и
цепенею от ужаса.
Какая же я Лида, да еще Воронская, когда мое настоящее имя Лидия
и уже второй год я больше не Воронская, а Чермилова!
Я хочу поправить свою ошибку и начинаю лепетать что-то.
Слава Богу! Господин в синем вицмундире ничего не замечает. Он
ищет мое прошение среди вороха бумаг и не находит.
- Странно! Гм! Очень странно! - говорит он. - Прошения Лидии
Воронской здесь нет.
- Ну, конечно! - отвечаю я, мгновенно приходя в себя. - У вас и
не может быть прошения Лидии Воронской.
- То есть, что вы хотите этим сказать? Проницательные глаза его
смотрят строго, почти сердито.
- Ах, извините, - роняю я безнадежно, - я... я... ошиблась...
я... не Лида Воронская, а Лидия Чермилова... Воронская - это моя
девичья фамилия. А я замужем.
- Замужем? - спрашивает удивленно "вицмундир". - Такая
молоденькая и уже замужем!
В лице его я вижу сомнение, правду ли я говорю.
Тогда я быстро начинаю объяснять ему, что мне скоро двадцать
лет, что замужем я уже почти два года, что я мать шестимесячного
мальчика и что решила работать для моего ребенка; хочу, во-первых,
сама, своим трудом, поднять его на ноги, а во-вторых, хочу добиться
славы, чтобы мой ребенок мог впоследствии гордиться своею матерью, и
вот, по этим двум причинам, прошу зачислить меня на драматические
курсы.
Я говорю, не останавливаясь ни на минуту. Видя, что господин в
вицмундире слушает меня внимательно и не прерывает, я уже не могу
удержаться и... начинаю, неизвестно зачем, описывать наружность
"моего маленького принца", как я называю моего ребенка, рассказываю
про его характер, про его привычки, словом, все то, что меня так
забавляет и радует в нем.
Затем я объясняю моему слушателю, что мой муж офицер, что он
уехал в Сибирь и ранее трех лет не вырвется оттуда, что мужа моего я
называю "рыцарем Трумвилем", а он меня "Брундегильдой", что прежде
жили мы в Царском Селе, в офицерском флигеле стрелкового батальона,
что я свою квартиру называла "замком", что, кроме мужа, у меня отец и
мачеха, которых я называю "Солнышко" и "мама-Нэлли", что именно у них
я жила после отъезда мужа.
- Позвольте, позвольте! - смеясь, прерывает меня, "вицмундир". -
Не знаю, какое все это имеет отношение к вашему прошению относительно
допущения вас к экзаменам?
- О, близкое, очень близкое! - возражаю я, - ведь я решила
оставить Солнышко и маму-Нэлли исключительно для того, чтобы
поступить к вам на курсы. А поступить я желаю, во-первых, потому что
я уже вам объяснила причину...
- Все это прекрасно, - осторожно прерывает он меня. - Я вижу,
что у вас много темперамента, искренности. Для того дела, которому вы
желаете посвятить себя, все это, конечно, весьма желательно, но самое
важное - безграничная любовь к нему. Она, эта любовь, пожалуй, даже
важнее таланта, способностей, и без нее не добиться намеченной
цели...
Тут мой собеседник заговорил о театре, о сцене, о драматическом
искусстве, о том, сколько усилий и работы требуется для того, чтобы
стать артисткою.
- Вы сказали, что хотите работать ради вашего ребенка. Это,
конечно похвально. Но, мне кажется, для этого вы выбрали не совсем
подходящий путь... Чтобы посвятить себя сцене, искусству, нужно
прежде всего любовь к нему... Скажите, задавали вы себе вопрос,
достаточно ли у вас любви к искусству, чтобы преодолеть все те
трудности, которые вас ожидают в будущем на поприще артистки?..
Минуту глаза господина в вицмундире смотрят в мои вопрошающим
строгим взглядом, как будто желая угадать все, что происходит в моей
душе.
- Люблю ли я искусство? - говорю я, точно разбуженная его
словами, - да я его не только люблю, я его обожаю... Я убеждена, что
это самое лучшее, что есть на земле... Ведь искусство - это правда и
красота... Да, я, хочу стать артисткой, чтобы работать для моего
ребенка, но вместе с тем я уже давно чувствую влечение к сцене, к
театру.
- Вы никогда не выступали на сцене? - спрсил он.
- Ах, нет, если не считать двух любительских спектаклей... Но с
детства я упиваюсь отрывками трагедий, стихами... С детства чувствую
призвание к сценическому искусству, хотя имею о нем пока лишь смутное
понятие... И я... я живу мечтою о чем-то большом и красивом, что
должно поднять меня на своих крыльях и унести от земли...
- Все это прекрасно, - замечает господин в вицмундире и смотрит
на мою хрупкую, тоненькую, как у подростка-мальчугана, фигуру, - но
вынесете ли вы, под силу ли вам будет тот труд, под которым сгибались
гораздо более крепкие спины? Путь, избранный вами, труден и тернист,
а вы, в сущности, еще дитя и хрупкое дитя при этом...
- Любовь к моему ребенку меня поддержит, - говорю я пылко и
убежденно.
- Но ваше здоровье? У вас такой слабый голос, и сама вы такая
худенькая, Далее для ознакомления
