АНДРЕЙ СУЛЬДИН
МУДРОСТЬ ВЕКОВ
Температура в бане резко летит вверх, и вот горячий пар уже рвет
легкие, освобождая от болезни. А у девушки в руках огромный веник. Она
торжественно омывает его водой, что-то приговаривает про себя, шевеля
губами, словно заклинание. А потом раскаленные иголки впиваются в мою спину.
Жгучая боль раздирает кожу, проникает все глубже в тело. Веник хлещет с
интенсивностью парового молота. Хочется безоглядно кричать, но стон лишь
прорывается сквозь стиснутые зубы. По лицу течет: то ли слезы, то ли пот, но
чувствую, что с каждым мгновением боль уходит кудато далеко-далеко... И я
возрождаюсь из небытия.
Поворачиваю голову и вижу, как девушка замахивается веником, парит
меня... От жары она скинула с себя одежду. Лицо ее сосредоточено, она, как
бегун на стометровке, выкладывается полностью.
Заметив мое движение, она бросает веник и выливает на меня пару тазиков
теплой, сдобренной ароматом трав очищающей воды, смывая саму болезнь.
И, о чудо! Я сам, самостоятельно, свободно встаю, возвращаюсь из
непроглядного забытья, можно сказать, с того света.
Девушка смотрит мне в глаза совершенно беззащитным взглядом. На лице -
ожидание, словно она боится, что я снова могу упасть и потерять сознание. А
потом, стряхивая оцепенение, кидает мне полотенце:
- Вытирайтесь побыстрее, Слон, и в дом - самовар уже, наверное, поспел.
Я хочу спросить, откуда она знает, как звали меня в детстве мои друзья,
но не успеваю. Девушка распахивает дверь бани и бежит нагая к дому под яркой
луной.
Одеваюсь медленно, стараясь не делать резких движений. Сейчас надо
особенно поберечься. Ведь мой организм еще слаб, работает неустойчиво и
готов в любое мгновение перекинуться за ту черту сознания. Но постепенно
ощущаю, что приступ окончательно миновал и я воскрес и в этот раз.
И только тогда выхожу во двор. Таких крупных звезд на летнем небосклоне
еще никогда не видел. Все они- с кулак величиной, весело, мигают мне из
своего непостижимого далека. А Млечный Путь, словно фата невесты, нежно
полощется на ветру.
Чай сильно отдавал незнакомым привкусом, но напиток радовал язык, а
организм жадно впитывал влагу. Девушка, ее звали Вера, уже дважды меняла
содержимое заварного чайника, и я разглядел, чем же она меня потчевала:
какие-то листочки, веточки, стебельки заливались крутым кипятком и
настаивались.
И тут я вспомнил, как несколько лет назад после соревнований
возвращался из Орджоникидзе. И там, совершенно случайно, купил в
приаэродромной лавочке сувенир. Это был так называемый "Горный чай" -
симпатичная фабричная упаковка, наполненная вместе с чайным листом травами
зверобоя, душицы, живицы... Другой аналогичный сувенир привез себе из
Белоруссии. Он назывался "Фирменный напиток "Заря" и содержал запах чебреца
и тмина, витамины шиповника.
- Это верно,- соглашается Вера.- Только у меня средства гораздо
сильнее - вас надо побыстрее на ноги поставить, Слон.
- Знаешь же, как меня зовут, а называешь Слоном,- говорю я.
- А мне так больше нравится,- замечает девушка. Она с удовольствием
грызет сушки, которые я достал из рюкзака, обильно запивая чаем. На вид ей
лет шестнадцать-семнадцать, невысокая, худенькая, совсем непохожа на
деревенскую. Поражают глаза - большие, карие, в которых хитринкой светятся
зеленоватые искорки. Русые волосы коротко стрижены - издали вполне можно
принять за мальчишку.
- И, по-моему, никогда не надо делать то, что не нравится,-
провозглашает девушка. И неожиданно спрашивает: - Вот вам ваша работа
нравится?
- Как тебе сказать? - замечаю я, лихорадочно пытаясь найти максимально
правдивый ответ.- Все не так однозначно в жизни, как ты себе представляешь.
Я - журналист, работаю в молодежной газете. К этой работе себя готовил,
учился в университете... Но есть мешающие факторы, которые не позволяют,
если так можно выразиться, трудиться с максимальной отдачей. Ну, и отдельные
моменты бывают... тоже не очень интересные...
Наши взгляды встретились. Я вновь поразился, насколько беззащитно
смотрела она на меня. Но все ее существо выражало мне такое доверие и
спокойствие, что хотелось в этих глазах утонуть и раствориться. Словно сама
судьба сидела передо мной... И надо было сделать в это мгновение душевного
единения лишь немногое - протянуть руку, погладить девушку по щеке и повести
рядом по жизни. Такие глаза не могут лгать, даже если надеть на них темные
очки.
Сознание вновь вернуло меня за стол, за которым мы пили чай, и я вновь
увидел свою хозяйку, максималистски требовавшей от людей совершенства: - Вы
ведь журналист, Слон!
- Сколько тебе лет?
Она посмотрела на меня своими большими глазами и ответила:
- По метрике - семнадцать. А по-настоящему - даже и не знаю. Возраст-
это ведь прожитые годы, это события, которые помнишь, мелкие детали,
оставшиеся в памяти...
- Тогда сколько же? - спрашиваю очень серьезно, обоснованно боясь
иронии в своем голосе.
Глаза у Веры сейчас задумчивы, она погружена в себя. Кажется, даже не
замечает, что рядом есть кто-то. Я жду, терпеливо жду ответа, и тут комната
начинает кружиться в малиновом круговороте, сначала медленно, а затем все
быстрее, быстрее, и я понимаю, что начинается новый приступ этой непонятной
болезни, что сейчас мое тело начнет ломать боль, от которой нет спасения; Ее
можно пережить, лишь погрузив сознание за край бытия. Но сквозь малиновый
круговорот я еще успеваю запечатлеть, как через плотно сомкнутые губы Вера
выдыхает тягучим старческим языком: - Запомни, отрок, лето тыща триста
восемь десятое - знамение нашей победы!
Комната исчезает в темноте. Я сижу у костра, огонь лениво лижет толстые
поленья. А рядом высохшая и побеленная временем старуха.
Волосы паклей торчат во все стороны, но большие глаза разумны и
серьезны. Рот старухи медленно открывается в такт словам. Но она очень
внимательно смотрит, как ее внучка, худенькая бледная девушка, длинной
деревянной ложкой помешивает варево в котелке.
Девушка боится смотреть на меня, знаю, ей очень не хочется, чтобы я
завтра ушел в свою деревню. Я благодарен ей за это, ведь мне тоже совершенно
не хочется возвращаться домой - с огромной радостью остался бы в этой семье.
Но ничего не могу поделать: мои малолетние дети без меня просто погибнут от
голода.
Слова старухи проходят мимо меня. Они лишь рождают образывоспоминания.
Я вижу события совсем недавних дней: кишащую неприятельской конницей степь,
оскаленные лица, слышу рвущие душу звуки боя.
Небо черно от стрел, они водопадом сыплются на русские дружины,
укрывшиеся толстыми щитами. Под прикрытием такой защиты вперед продвигаются
стрельцы с неуклюжими самострелами. Мои пальцы тянут неподатливую тетиву,
вкладывая в углубление тяжелую металлическую стрелу... Она способна пробить
не только щит кочевника, но и прочные доспехи. Есть у нас оружие и
пострашнее: гигантскую тетиву натягивают десятки людей, и швыряет она в
нападающих огромные бревна...
Я ухожу на рассвете. Спину мне сверлят влюбленные глаза девушки,
которая спасла меня - залечила мне глубокую рану на шее, но не оглядываюсь.
Знаю: стоит мне еще хоть раз их увидеть, то не смогу сделать дальше ни
одного шага. И чувствую: я, конечно, переживу эту невысказанную обиду, но
потом буду жалеть всю свою жизнь об этом.
Время летит галопом... На сельской улице, во дворах и на своих клочках
земли падают от голода люди. Хлеб сгорел - было знамение небес, но люди не
послушались и сеяли. А земля обманула, она прокалилась от солнца, зной выжег
последнюю влагу, и всходов не было. Люди ели жухлую траву и кору деревьев,
почерневших от жары, а воду доставали, спускаясь в самые глубокие колодцы.
Весь скот попадал, лишь в соседском дворе каким-то чудом уцелели две курицы.
А мы врываемся в усадьбы помещиков, пускаем красного петуха, забираем
добро Далее для ознакомления
