Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий
Год тридцать седьмой
Предлагаемые читателю тексты произведений
являются, так сказать, "каноническими" или, если
угодно, "эталонными".
Борис Стругацкий
* * *
В свете фонарей падали с темного неба крупные снежинки, и было тепло и
тихо. Здесь всегда было тихо и спокойно, даже ранними вечерами, только у
подъезда клуба ВМА толпились молодые люди в длинных шинелях, да по площади
бегали мальчишки, мокрые от снега.
Они условились встретиться в восемь, а было еще без четверти, и
Григорий некоторое время постоял у афишной тумбы, читая, что в каком театре
идет. Он терпеть не мог театра, но давно решил, что на этот раз надо
обязательно сходить куда-нибудь с Валькой, хотя знал, что потом будет
плеваться и поносить театральных критиков вообще и Мишку Шмидта в частности.
Он подумал, что надо бы навестить Мишку и рассказать ему про его
однофамильца из Баварии, Вольфганга Шмидта. Как тот все жаловался, что в
Гвадалахаре нет пива, а потом под Торихой ему удалось подбить штабную
машину, и в машине оказался целый ящик с пивом. Ящик был оцинкован, на нем,
уткнувшись головой, лежал толстый майор с перебитым позвоночником. В ящик
натекло крови, но Шмидт, отпихнув труп, стал доставать бутылку за бутылкой и
передавать бойцам. Он таскал бутылки по три-четыре каждой рукой, из машины
торчал его зад в брезентовых штанах, на каждой ягодице было по дыре, и из
дыр торчали клочья серого от грязи белья. Бойцы подхватывали бутылки и тут
же пили, отбивая горлышки, и мне тоже досталась бутылка. Стекло было в
крови, пиво оказалось теплым, но оно было вкуснее, чем вода из Эбро -
желтая, холодная, провонявшая мертвечиной.
Григорий взглянул на часы. Было ровно восемь. Сашка сказал, что будет
дома ровно в восемь, а если не в восемь, то ровно в десять. Он и раньше
назначал так свидания, даже девчатам, и те не обижались. Потому что
догадывались, наверное, какая у него работа. Сашка не любил рассказывать,
где он работает и чем занимается, но все его знакомые рано или поздно
узнавали об этом. Он просил, чтобы про него говорили, будто он милиционер,
но Григорий обычно рассказывал знакомым, что Сашка -завмаг, "знаете,
булочная на углу Финляндского и Астраханской". "А-а..." - говорили знакомые
разочарованно. Сашка был больше похож на боксера, чем на завмага.
Сашкина квартира была на третьем этаже, и окна были освещены. Григорий
шагнул на мостовую, чтобы перейти улицу, но тут подкатила эмка, гуднула и
остановилась, загородив дорогу. Из эмки вылез плечистый парень, открыл капот
и полез в мотор. Снег все падал, теплый, мягкий, совершенно ленинградский
снег, кружился вокруг матовых шаров фонарей, опускался на лицо и на ресницы.
Григорий протянул руку, и на ладонь опустились мохнатые снежинки. Ручной
снег, подумал Григорий. Он обошел эмку, перешел улицу и вошел в вестибюль. В
вестибюле топилась большая, зеленого кафеля печь, было светло и тепло, и
было приятно подниматься по лестнице и знать, что тебя ждут, и завтра будут
ждать - уже в другом месте и другие люди, и послезавтра и еще долго-долго,
месяца два. Два месяца приятных обязанностей, исключительно приятных
обязанностей и хорошей работы, и работать есть над чем, и приятно думать,
что эта работа сейчас нужна, потому что на Эбро не так уж много журналистов,
и большинство из них пишут ерунду, ставят все вверх ногами - чаще не по
злобе, а по глупости. Просто не видят главного - классовая глупость, они
считают, что человек - всего лишь человек, и переубедить их невозможно, да,
наверное, и не нужно...
Сашка стоял на стремянке и копался в дверном звонке.
- Здравствуй, завмаг, - сказал Григорий.
Сашка взглянул сверху вниз, спрыгнул и сказал:
- Здравствуй, испанец.
- Салюд, камарада, - сказал Григорий, и они обнялись и стали хлопать
друг друга по спине.
- Жив, жив, писака, - приговаривал Сашка. - Жив, старый хрен...
Они отпустили друг друга, и Сашка сказал:
- Заходи, раздевайся и кури. Я сейчас...
У него стало какое-то другое лицо - какое-то немного обрюзглое, немного
старое, немного нездоровое, но глаза были теплые, кожа по-прежнему смуглая,
и у него была прежняя боксерская челюсть.
- Заходи, заходи, нечего меня разглядывать. - Он втащил Григория в
прихожую, а сам снова забрался на стремянку. - Там Олег сидит, -сообщил он
со стремянки.
- Да ну! - Григорий торопливо стащил пальто, смотал с шеи шарф и бросил
шапку на столик у дверей. Он пошел прямо в гостиную. Там сидел тощий и
бледный Олег и курил трубку. На столе стояла всякая закуска и две бутылки с
коньяком.
- Ого-го! - заорал Олег и вскочил, распахивая руки. - Писатель!
Они обнялись.
- Рассказывай, - сказал Олег.
- Да ну тебя к черту, - сказал Григорий. - Я тебя сто лет не видел.
Ничего не хочу рассказывать.
- Чесать, где чешется, и слушать друга, вернувшегося из дальнего
путешествия, - сказал Олег. Он очень любил Пруткова.
Они сели рядом на диван, и Григорий закурил, рассматривая Олега,
комнату и вообще все. Он очень любил эту комнату. Здесь всегда было хорошо и
уютно, хотя и не всегда чисто. И здесь ничего не менялось.
- Ты будешь рассказывать? - осведомился Олег.
- Потом. Дай отдышаться.
- Тогда будем коньяк пить. Сашка! Иди коньяк пить! Ты худой стал, как
мощи. Не женился?
- Нет.
- Эх ты, старый хрен. В Испании - и не женился! Смотри, опоздаешь...
- Жениться, Олег, никогда не поздно и всегда рано, - сказал Григорий
вдумчиво.
- Не жрешь по утрам, я думаю.
- Не жру.
- То-то и оно.
- Что "то-то и оно"?
- Да вот это самое.
- А конкретнее?
- Заработаешь язву.
- Аналогичный случай был в Пензе, - сказал Григорий.
- Ладно, дело твое, - сказал Олег. - Но учти, что язва желудка состоит
в том, что желудок, не получая питания, начинает переваривать сам себя.
- Есть еще такая болезнь - волчанка, - сказал Григорий. - Ты на себя
посмотри, мыслитель. Сеченов. Пастер. Тебя ведь анфас не видно.
- Я истощен наукой, - сказал Олег.
- А, - сказал Григорий. - Противоестественная любовь.
- Понаблюдай-ка, братец, десять ночей подряд - похудеешь.
- Я наблюдаю круглые сутки, - сказал Григорий важно. - Я наблюдаю
жизнь.
- Ну и как жизнь?
- Да так. День живем, неделю хочем.
- Тьфу на тебя, - сказал Олег и заорал: - Сашка! Пора коньяк пить!
Ни черта здесь не меняется, думал Григорий, осматриваясь. Все то же. Э,
а это кто? Здесь раньше висел Ягода... Ну ясно, он его снял. Нехорошая
история. А кто же это?
- Сашка! - крикнул он. - Кто это у тебя на стене?
Было слышно, как Сашка ломится со стремянкой в переднюю.
- Эх ты, деревня, - сказал Олег. - Это Ежов.
- А, - сказал Григорий. - Ясно.
Вошел Сашка. Они сели за стол и подняли по первой.
- За Испанию, - сказал Олег.
- За Испанию, - повторил Григорий с удовольствием.
Они чокнулись и выпили. За Испанию я могу выпить сколько угодно, сказал
Григорий. А как там дела? - спросил Олег. У него сразу широко раскрылись
глаза. Не очень важно, сказал Григорий. Правда? Да, неважно. Трудно очень. А
как же "но пасаран"? - сказал Олег расстроенно. Очень трудно. Все правильно,
но очень трудно. Сволочь Франция, сказал Олег. Задержали оружие. Сволочи.
Сашка молча разлил коньяк.
- Теперь выпьем за встречу, - предложил Олег. - И чтоб не последнюю.
- Самый хороший тост - первый, - сказал Григорий. - Но все равно,
выпьем...
Они выпили, и Олег стал есть шпроты прямо из банки. Сашка налил себе
еще одну и выпил. Потом снова налил всем.
- Я рад, что ты жив, Гриша, - сказал он. - И давайте поговорим про
что-нибудь веселое.
Олег оживился.
- Слыхали? - сказал он. - У нас в Пулкове раскрыли банду. Целая
организация. Вот сволочи! И все маститые, пузатые...
Далее для ознакомления