Наталья Зоревна Соломко
ГОРБУНОК
Повесть
Брату моему Лешке
I.
Горбунов ходил тогда уже в школу, в первый класс, когда брат,
недосягаемо старший, обратил на него свое царственное внимание и открыл свое
настоящее имя. Была осень, брат вывел его на балкон, показал в еще теплом,
прозрачном небе семь раскинувшихся в вышине звезд (а половину неба
загораживал старый тополь, и оттуда слетали на балкон прохладные листья,
желтые, с зеленым крапом на исподе).
- Видишь: средняя в ручке ковша?
Горбунов кивнул.
- А над ней - выше и левее - видишь?
Выше и левее Горбунов ничего не увидел, но снова кивнул, боясь
рассердить брата.
- Мы - оттуда.
- Кто "мы"? - не понял Горбунов.
- Ты и я.
Горбунов испугался:
- А мама?
Брат качнул головой:
- Мы подкидыши.
Горбунову стало холодно от этой тайны и страшно. Он чувствовал, брат
ждет, что он скажет, но молчал. Он не знал, что говорить.
- Только об этом никому, - велел брат. - Зови меня Алькор. Запомни:
Алькор. Так называется наша звезда.
- Аль-кор, - повторил Горбунов, запоминая, - Алькор... А можно,
я пойду погулять?
И Алькор отпустил его.
Горбунов вышел во двор, но там темно и пусто было, всех уже загнали
домой. Он огляделся во тьме: песочница, щелястый, с выломанными досками
забор хоккейного корта, старая яблоня... Это, оказывается, была чужая
планета, и, поскитавшись в одиночестве по двору, Горбунов с ногами залез на
скамейку у подъезда и задрал голову. Там сентябрьское небо ломилось от
звезд, и сперва он заплутал в этой незнакомой чащобе, но потом отыскал-таки
Большую Медведицу (сразу за тополем), смотрел, смотрел - и разглядел свою
родину. Она мерцала вдали, едва заметная.
II.
Отца Горбунов не помнил (он был летчик-испытатель и погиб, выполняя
задание), а мама почему-то всегда была на работе. Потому, если его обижали
во дворе, он ревел и обещал позвать брата. За это ровесники не любили
Горбунова. Но не трогали. Так все малолетство он жил в тени брата и любил
эту тень, дарующую спасение.
Брат был большой, семь громадных лет отделяло его от Горбунова. Звали
его по-разному: мама - Бориской, во дворе - Бобом, а в школе он носил
незатейливую кличку Горбунок.
Горбунов не звал его никак, для него это единственное,
главнокомандующее существо долго оставалось безымянным; просто брат,
могущественный ангел-хранитель (которого, впрочем, тоже следовало опасаться:
он мог дать щелбана, запереть в темной ванной или, сдвинув редкие рыжие
брови, так глянуть со своей высоты, что Горбунов обращался в камень).
Мир в ту пору делился для Горбунова на три чудовищно неравные части.
Самая ничтожная из них привычно отражалась в стареньком, с трещиной, трюмо в
виде трех лопоухих худеньких мальчиков с жидкими темными челками, в любой
миг готовых заплакать. Вторую часть составляли остальные люди, в большинстве
своем неразличимо чужие, таящие опасность (зачем они? что у них на уме? и с
какой целью их так много?). Третья же часть, самая громадная, громаднее
всего мира, была брат; великанская его тень лежала на всей земле от
горизонта до горизонта и уходила дальше, куда-то туда, за темные леса, за
синие моря, за высокие горы, которые Горбунов, будучи городским ребенком,
никогда не видал, однако знал из сказок и телевизора, что они есть...
Однако оставив в стороне детское мироощущение Горбунова, нетрудно
представить, как они жили, два полузаброшенных мамой (она не смирилась с
одиночеством и все искала свое счастье) мальчика в однокомнатной квартире
облезлого пятиэтажного дома на окраине большого рабочего города, как
питались, в основном макаронами и картошкой, как ходили в неглаженых
рубашках с оторванными пуговками, и как каждый был сам по себе среди
домашнего неуюта. Малолетний Горбунов все время пропадал во дворе, где хоть
и не любили его, но иногда принимали в игру, а брат, в очках, косо съехавших
на кончик носа, валялся на продавленной тахте, уткнувшись в книгу и позабыв
обо всем на свете.
В ту осень, когда Горбунов узнал, что они с другой планеты, жизнь
изменилась: теперь они стали вдвоем, теперь вечерами, забравшись с ногами на
подоконник, они подолгу просиживали рядом, глядя в небо, разговаривая о
своем доме там, в вышине. Горбунов-то по вполне понятным причинам ничего из
той жизни не помнил, разве что большую черную собаку...
- Ее звали Пират, она тебя очень любила,- уточнял брат,- никого к тебе
не хотела подпускать...
- Она сейчас там?
- Ну конечно, - отвечал брат. - Наверно, скучает по тебе.
Брату повезло, он многое знал и помнил о той жизни.
- Там все добрые, - рассказывал он, - все любят друг друга.
- Все-все? - удивлялся Горбунов.
- Ага.
- А какие там люди?
- Они смелые и честные, - припоминал брат. - Там так хорошо...
- И как мы потерялись? - вздыхал Горбунов. - Почему мы здесь? Вон ведь
как далеко... - И близкие слезы подступали к глазам.
- Ой, ну перестань! - морщился брат. - Слезки на колесках! Если хочешь
знать, там никто не плачет, там...
Там, там о них помнят, там по ним, потерявшимся, тоскуют и
когда-нибудь - о, непременно, не сомневайся - разыщут!
Наговорившись, навспомннавшись, братья замолкали на подоконнике,
сидели, прижавшись друг к другу, а над ними громоздилось небо со всеми
своими звездами. Если смотреть на них долго, становится так страшно и
холодно душе, но хочется смотреть еще, еще, ни о чем уж не думая, ничего не
помня, зная только, что и там, за этой холодной звездной пустыней, с другой
ее стороны, сейчас кто-то вот так же глядит, глядит сюда, пытаясь отыскать
чужбину, где они потерялись.
По малолетству и неучености своей Горбунов еще не понимал, что он, тот,
кто глядит сюда из-за звезд, далеко, так далеко, что будто и нет его вовсе.
И даже если взглядам их - о, только взглядам - и суждено встретиться, где-то
там, среди звезд, то ох как нескоро: вот Горбунов сейчас ляжет спать, а
утром проснется, пойдет в школу, вернется, сделает уроки, побежит гулять, а
потом они с Алькором поужинают и опять заберутся на подоконник, и еще один
день пройдет, они снова уснут и снова проснутся, наступит новый день, и еще,
и еще, а потом наступит зима - снег, санки, Новый год,- но и она кончится, и
снег растает, и - неужели это случится! - будет весна, а потом лето,
каникулы, Горбунов перейдет во второй класс, потом в третий, в четвертый,
вырастет, кончит школу, наверно, женится, и у него родятся дети, потом
внуки, потом, когда-нибудь, Горбунов сделается совсем старый я умрет, и дети
его тоже состарятся и умрут, и внуки, и все-все умрут, и Земля остынет - вот
только тогда взгляды их встретятся...
А вдруг там никого нет ?
Ни-ко-го. Пусто.
Даже страшная мысль о своей смерти, про которую Горбунов уже знал, что
она будет обязательно (может, у него не будет детей, жены, счастья, может, в
жизни Горбунова вообще ничего не будет, может, и жизни-то не будет, а так
только - течение времени, тоска и скука, но смерть все равно придет, она
будет; раз уж ты родился, то умрешь непременно), даже эта тоскливая мысль не
пугала так, как подозрение, что там никого нет.
- Ты такой глупый, - пожимал плечами Алькор. - А откуда тогда мы с
тобой? Не бойся, отец нас найдет,
Но Горбунов боялся. А вдруг он просто позабыл о них, ну, женился на
другой женщине и теперь ему и так хорошо?..
- Там так не бывает, - строго отвечал Алькор. - Там не забывают и не
бросают в беде, это здесь так...
- А вдруг он умер? Ведь и там всякое бывает.
- Ну и что! - сердился Алькор. - Он же там не один, там наши, мы
вернемся туда, мы обязательно отыщем друг друга. Только такому дураку, как
ты, может прийти в голову, что там никого! Посмотри, сколько звезд, для чего
они тогда, или ты думаешь, что это все просто Далее для ознакомления
