Алексей СЛАПОВСКИЙ
ГИБЕЛЬ ГИТАРИСТА
Литературный ПОРТАЛ
http://www.LitPortal.Ru
#
В городе Саратове, на улице Ульяновской, в ночь с пятнадцатое на
шестнадцатое июля одна тысяча девятьсот девяносто четвертого года, в два
часа ночи в саду собственного дома номер тридцать три был найден мертвым
Денис Иванович Печенегин, сорока трех лет, гитарист.
1
Из тех, кто был у Дениса Ивановича в ту ночь, первым, пожалуй, следует
назвать самого верного его ученика и пламенного поклонника ДИМУ ГУЛЬЧЕНКО.
Он был у него и накануне - как, впрочем, и еженощно до этого, легко
переходя потом в бодрый день, потому что умел не спать и пять, и шесть
суток подряд: ему жаль было.
Дима прожил на свете двадцать три года, и если большинство из нас
склонно упиваться прошлым или грезить о будущем, то Дима полонен настоящим
днем, но не деловито-насущно, а поэтически, эмоционально - до странности
даже. Зачем ему спать? - происходящее и без того кажется ему нереальным,
неправдоподобным, снотворческим.
При этом он очень хорошо различает сложности жизни. Он даже согласен
допустить, что она еще сложней, чем это можно представить, вообразить и
осмыслить. Но у него слишком развиты слух, зрение, обоняние и прочие органы
чувств. Всякое услышанное слово он воспринимает остро и болезненно, он
взахлеб слушает любого человека, кто бы ни говорил, сам процесс речи
изумляет его, он с таким удивлением смотрит в рот говорящему, словно тот
некий инопланетянин, которого он никак не должен понимать и даже вообще
слышать в силу иной частоты звука, - но вот ведь слышит, понимает! Точно
так же и многое видимое для Димы - невероятно. Он способен час, и два, и
три торчать перед скромным девятиэтажным домишкой, не в силах постичь, как
стоит эта махина, как не повалится тысячетонная груда, как помещается в нее
столько людей, он размышляет, сколь велик гений человека, научившегося
возводить подобные сооружения. Когда в Саратове построили первый
восемнадцатиэтажный дом, он специально поехал на окраину и полдня провел
там, задрав голову и восхищаясь железобетонной чудовищной башней. Нет, он
не такой дурак, чтобы не беспокоиться о людях, которым, возможно, не так уж
хорошо жить в этом доме, он знает, что бетон для жилья вреден, что
отрываться от земли на высоту для человека тоже плохо: не иметь
возможности, выйдя за порог своего жилья, ступить босой ногой на землю -
противоестественно. Дима знает это и, восхищаясь, грустит, но восхищение
все же сильнее грусти. Он видел, конечно, по телевизору и в кино, что есть
дома (и природа - о которой отдельный разговор) несравнимо пышнее -
небоскребы, воистину скребущие небо; Дима часто представляет, как Земля,
вращаясь в неподвижном окружающем небе, оставляет домами на небе царапины -
легко заживающие, как царапины на воде, - и этим его представлениям не
мешают сведения из школьных учебников; пусть там больше правды, рассуждает
он, но у меня своя правда, с которой мне интересно жить, - и я ведь не
причиняю этой своей правдой никому зла?! (Кстати, на призывной
предармейской комиссии он подробно высказал эти мысли заинтересовавшемуся
им члену комиссии - невропатологу. Тот долго молчал, а потом, глядя в
голубые глаза Димы, произнес непонятные слова: "Забьют тебя, парень!" - и в
результате Дима получил вечное освобождение от армии с диагнозом:
патологическая впечатлительность. Ну или что-то в этом роде. Или вам
точность нужна? Ну, параноидальная шизофрения. Легче вам от этого? Суть в
том, что по сути Дима был здоров. Не меньше нас с вами.)
Итак, он видел многое по телевизору и в кино, в которое, правда, не
ходит, но телевизор и кино - отстраняют, как и фотографии, и открытки, Дима
равнодушен к этим изображениям, его волнует лишь то, с чем непосредственно
соприкасается его взгляд. Он мог бы поехать в Москву, например, где хоть и
не западные, а все же почти небоскребы, - но боится. Он боится потерять в
чужом городе сознание от восторга и переполненности души. Тут ведь не в
одних домах дело: люди еще. Дима не представлял, как он сумеет быть в
многотысячном скоплении людей, у каждого из которых - своя речь, свое лицо,
каждого хочется рассмотреть и послушать! Да он свихнется просто, он в
обморок упадет - как и случилось с ним в детстве, когда он впервые оказался
с отцом на ноябрьской демонстрации. Отец нес его на плечах, гордясь им и
своей отцовской силой, мама шла рядом, улыбаясь, вокруг было все пестрое,
громкое, люди пели и даже плясали, да еще чей-то голос раздавался с неба
оглушительно. "Ба-ра-бу-бе ба-бу ба-бе-би ба-би-бу-бу-бу-бу бе-бу-бип!" -
кричал голос огромные слова, которые оглушенному Диме перестали быть
понятны - и люди взрывались:
"Ураааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа..."
Головой вровень с сидящим на отце Димой шел долговязый хмельной
человек, он шел с подругой, которая была где-то внизу, и для ее
удовольствия кричал дольше всех; народ, рявкнув, умолкал, а он все тянул
еще свое "аааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа" - и люди, поняв
его игру, смеялись, и некоторые включились и тоже стали тянуть
"ааааааааааааааа" как можно дольше, но долговязый неизменно побеждал, игра
разрасталась, и вот уже все кричали, надрываясь, даже приседая в натуге,
чтобы выдавить из себя вместе с остатками воздуха остатки звука:
"Ураааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа..." - и вот тут-то Дима
и потерял сознание и стал падать с отца, который, слава Богу, успел
подхватить его - а если бы не успел, Дима мог бы стукнуться головой об
асфальтовую площадь до смерти, и отец Димы проклял бы тогда и ноябрьский
революционный праздник, и вообще все эти дурацкие советские праздники, он
разочаровался бы в социализме, о коммунизме уж не говоря, он стал бы пить,
он разошелся бы с женой, матерью Димы, потому что второго такого она ему не
родит, он явился бы однажды на ноябрьскую демонстрацию пьяный и на глазах
милиции показал бы начальственной толполюбивой трибуне нецензурный жест,
его схватили бы, а он, радостный, полез бы драться с милицией, виновной
тоже, естественно, в его покалеченной жизни, - и сел бы после этого в
тюрьму и погиб бы там, - но отец успел подхватить Диму - и даже не
испугался, потому что Дима от падения тут же пришел в себя, отец и не
заметил, что он терял сознание, спросил только: "Ты чего?" - "Пешком
хочу", - сказал Дима. И отец остался счастлив, не разошелся с женой, не сел
в тюрьму, разочаровался же в социализме и коммунизме гораздо позже, по мере
того, как и все прочие разочаровались, - он, впрочем, этого почти даже и не
заметил, так как занят был более важными делами: после Димы у него родилась
Настя, после Насти Оля, после Оли Катя и, наконец, пятым был Олег, которому
сейчас всего три года. Скорее всего, именно от отца Дима перенял этот
неуемный интерес к процессу жизни, правда, у него он был направлен в другую
сторону и детей, например, он не хотел, ему достаточно было младших сестер
и брата. Семья жила трудно, но дружно в большой квартире, специально
соединенной из двух в большом типовом доме - городское начальство пошло
навстречу ввиду такой чрезвычайной (для города Саратова) многодетности,
подстегнутое, по правде говоря, статьей в газете, которую написал
одноклассник отца Димы, ставший журналистом и изумившийся однажды, придя в
гости, в каких условиях живет семья друга детства: две комнаты на
шестерых - Олега тогда еще не было.
О семье можно рассказывать долго, мы - о Диме. И - об одной из его
сестер, Оле - но позже.
Родившись в Саратове, Дима никогда и никуда за его пределы не выезжал.
Он страстно любит природу, городские деревья и кусты многое говорят его
душе своими пыльными листьями, однако природы во всем ее загородном
великолепии: Далее для ознакомления
