Виталий Сертаков
Мир уршада
Аннотация
Этот мир - чужой. Костры инквизиции и работорговля, упыри в ночном небе
над спящими городами и миражи, которые уводят заплутавших путников
точнехонько в ад. Здесь не знают милосердия и не ждут пощады. Но где-то
остался потерянный рай - земля любви и гармонии, "четвертая твердь". Там
живут в мире люди и боги.
На поиски этой земли отправляются Женщина-Гроза, неистовая Марта
Ивачич, и Рахмани Саади - человек, побратавшийся с огнем. А в дороге их
направит магический Камень Пути, подарок уршада - безликого демона...
1
МАРТА ИВАЧИЧ
Я первая засекла песчинку, когда у уршада вытекли глаза. Тот, кто
оказался сахарной головой, лакал горячее вино в полутемном углу, у самой
печи. Он выбрал неудачное место для смерти. Точнее, для распада, ведь
сахарные головы не умирают. Они продлеваются в последышах.
Две песчинки спустя уршад потерял левую кисть, а затем из носа его
потекло красное, но по запаху - не кровь. Дым от терпких бухрумских табаков
колыхался над биржевым залом, как колышутся миражи над солеными ледниками.
Сотни монет звенели на выскобленных столах, щелкали костяные счеты, мальчики
в белых черкесках шустро отмечали и стирали на досках цифры. Купцы и менялы
теряли зрение в тусклом пламени масляных ламп, их желтые зубы сжимали
мундштуки кальянов, их черствые руки потели от неудач. Звон кругляшек, как
всегда, застилал их скудные мозги. Я тоже поддерживала иллюзию игры. Три
длинных года Хибра я посещаю биржевые недели, а последнее время я одна
занимаюсь семейным делом. Делом моего пропавшего супруга. Я никогда не теряю
голову в схватках за деньги, поэтому торговля нашей семьи не выходит из
берегов, как горные притоки Леопардовой реки, но и не мелеет.
В моих глазах не плещет азарт. Глаза мои ищут иного, поэтому я замечаю
влагу и сушь на чужих клинках.
Этот уршад распадался не так, как предыдущие, конец которых мне
довелось наблюдать. Бытует поверье, что добрый уршад вначале теряет ноги и,
уже лежа на земле, распадается на голых бесенят. Еще болтают, что ценные
подарки приносит только злой уршад, но на то он и злой. Лучше после него
ничего не подбирать, не открывать и не пытаться использовать, не то
накличешь беду...
Пусть себе болтают, пусть трясутся от страха.
Согласно своду Кижмы, я имела вольное право на то, что останется в
подарок от распавшегося. Достаточно протянуть руку, произнести имя владельца
и формулу Оберегающего в ночи. В данном случае владельцем оставался мой
пропавший муж. Мой благородный супруг, который не мог погибнуть в пути,
потому что ему суждено умереть у меня на руках... Мы посчитали, что лучше
ему считаться пропавшим, и на ближайшие полгода сохранять свое имя надо мной
и нашим семейным делом.
Но я промолчала, потому что, несмотря на свод законов, слово женщины в
горных провинциях Хибра ценится вдвое, а иногда и вчетверо меньше слова
любого осла с хвостом между ног.
Имелась и другая причина молчать. Дело происходило в общественной
гебойде, а у гебойды имелся хозяин. Я знала председателя Гор-Гора три
хибрских года, его знали все завсегдатаи "нижнего" зала и многие уважаемые
граждане из тех, кто никогда сюда не спускался. Когда Гор-Гор запирает
ворота "верхней" биржи, и честные торговцы расходятся на ночлег по дворам,
по пению вечерней молитвы отпирается нижний зал. Сюда стекаются те, у кого
есть причины не выносить свои игры на всеобщее обозрение. Жандармы берут
свои десять динариев за ночное благословение.
Нижняя биржа бурлила, а я следила за уршадом.
У него отвалилась нижняя челюсть, выпал язык, а тело под меховой
курткой стало рыхлым, как перезрелое дрожжевое тесто. Затем сахарная голова
взмахнула руками, столкнула на пол кружку с горячим вином, и тогда ее
заметили. Конокрады, винные контрабандисты, торговцы опием и рыцари Плаща
повскакали с мест. Мои всадники Тонг-Тонг и Хор-Хор тоже поднялись,
разворачивая над своей госпожой кольчужные плащи, единственное доступное им
оружие под шестиугольными сводами биржи.
Я не мешала им меня охранять.
Старший хозяин Гор-Гор ударил молотком в бронзовый таз. Летучий аспид,
дремавший у него на плече, приподнял шишковатую голову и зашипел. Эти
головастые твари ненавидят звон металла и способны за тысячу локтей
предупредить хозяина о шорохе кинжала в ножнах. Торги остановились; от сего
момента свод Кижмы карал смертью всякого, кто посмел бы продолжать
переговоры кулуарно.
- Уршад... уршад... откуда он здесь?
- Оберегающий в ночи, вверяемся тебе...
- Кто пропустил? Знаете его?
- Храни нас Всемогущий!
Лавка под уршадом обуглилась, жара наплывала волнами, пламя в лампах
легло, как сорго в поле ложится под ураган. Торгаши и менялы попятились,
образуя широкий полукруг. Многие так и не сняли оберегающих масок. Под усами
горных пардусов дергались завитые усы владельцев тайных троп и тысяч вьючных
лам. Маски приходятся очень кстати, когда мужчины трусят.
- Право хозяина... - зашептали в рядах. - Распавшийся под властью
гебойды...
Гор-Гор развязал на шее тесемки плаща, скинул лязгнувший пятнистый мех
на руки мальчишкам, мягко шагнул в проход. Летучий аспид втянул голову в
броню, покрепче обнял горло хозяина. Сынки председателя, поджарые,
высоколобые, наглые щенки потянулись следом. Отец прокладывал путь ровно, а
глупые сосунки рыскали по сторонам. Я радуюсь, что женщины в Горном Хибре
обязаны носить чадру, поэтому молодые ослы лишены возможности заметить мое
презрение. Но старый Гор-Гор проницателен и хитер. Он останавливается в
первом ряду замерших торговцев и косится в мою сторону. Кажется, он способен
различить беззвучный смех сквозь черный шелк. Конечно же, плут сразу отмерил
вдоль и поперек и просчитал, кто занимал кресла напротив печи.
Он догадался, что я заметила первая. Теперь догадка гнетет его, как
страх перед неведомой речной заразой. Мужчины часто повторяют, что обожают в
женщине тайну, но это вранье. Они обожают загадки, на которые у них есть
ответ...
Крашеный потолок над уршадом почернел, одежда его заполыхала, но никто
не двинул пальцем. Ближе десяти локтей от источника жара находиться просто
невозможно. Мои доблестные всадники храбрились. Как и многие тут, они
впервые видели гибель сахарной куклы.
- Что с нами будет?
- Защити нас, святая дева...
Вот так номер! Хотела бы я знать, кто в горном Хибре осмеливается
молиться Мадонне! Но позади давили стеной, дышали и потели, хотя еще
страшнее им казалось убежать. В этом весь кошмар их смехотворной мужской
гордости. Показать опасности спину означает навсегда потерять лицо...
Впрочем, не мне их судить. За три долгих хибрских года я проехала с
караванами вьючных лам тысячи миль и повидала столько, что разучилась
удивляться. Здешние люди ведут себя странно с точки зрения торгутов Великой
степи, а степняки покажутся полными идиотами... ну, например, погонщикам
упряжек с Кипящих озер Северной дельты. На самом деле, они все одинаковы, но
это хорошо известно только священникам и купцам. Не мне их судить...
Уршад распался. Голова провалилась в ноздреватую кашу, зеленые пузыри
на поверхности каши лопались, источая рыбную вонь, а слева сквозь пузырь уже
продиралась безглазая голова голого беса...
- Окна, живей открывайте окна! - кричали позади. Выходит, в нижнем зале
не одна я знала, как выпускать бесенят.
Привязанные в углу сторожевые гиены Гор-Гора исходили слюной, гремели
цепями и бессильно царапали кладку, пытаясь освободиться. Кто-то упал на
колени, громким шепотом призывая Милостливого. Горели лавки и кресла. Из
осевшей буро-зеленой кучи выкатились последыши. Бледно-розовые, почти
безволосые, похожие на пигмеев с Плавучих островов, они шустро расползались,
угадывая свободу по потокам свежего ветра. Далее для ознакомления
