ИГОРЬ САВЕЛЬЕВ
Гнать, держать, терпеть и видеть
повесть
I
Все равно было холодно.
Они специально поднялись повыше, этаж на седьмой, куда, по логике, - в
столбе подъезда, гуляя по заплеванным маршам, - должно было идти тепло (да и
жильцов на лестнице меньше), - но расхлябанные, пожженные и побитые окна
сводили на нет все законы физики и завывали, завывали февральским ветром.
Никита распечатал водку, звучно, с позвоночным хрустом.
- Ты первый.
Со страдальческой гримасой хлебнул из бутылки, боясь выдохнуть после
этого, - перенес гримасу к ядовито-дешевому баллону газировки, откуда
заглотал, давясь. Запивка тяжелее и ледянее. Откуда это - "тяжелая вода"?
Опять физика?...
Парней было несколько, все со звенящими от холода ступнями; передавали
по кругу водку, которую глотали как твердую, и было в этом что-то от русской
рулетки: чудом не блеванул, чудом...
- Ну что, Олежек. - С трудом продышавшись, Никита все-таки продолжил
этот разговор, чуть фальшивый в своей грубости - даже голос немножко
другой. - Вот ты скажи, ты с Евой уже спишь?... Господи, назвали же родители
девчонку!
Очухавшись "после первой", достали сигареты: время есть еще... Олег не
курил, но он привык к слюнно-густой табачной горечи, к тому, что, если
вечеринка на квартире, свитер - сразу в стирку, назавтра в нем ходить
невозможно... Сейчас, конечно, не то, но вот выдохнули, заговорили, и Никита
с хохотком вспоминает, как ездили летом на речку Утчу, как бегали за
самогоном ("пять кэмэ по рельсам!"), как...
Стены бледные, побитые. Замученная побелка. Весь подъезд - как
обмороженный.
"Воспоминания" кончились хлопком двери, старуха, нашаривая тапки и пути
к отступлению, крикнула в пролет, трусливо-вопросительно, что "опять
устроили тут" и она вызывает милицию.
Оп- с. Вот милиции сегодня никак нельзя.
На бегу завинчивая бутылку, в которой как-то наигранно блистало и
плескалось: вода ведь куда тусклее и медленней - честнее себя ведет.
Когда вышли, в лицо ударила сухая крупка и какой-то чересчур
бессолнечно белый свет. Застарело заныли от холода ноги... Ну что ж,
погрелись, время потянули - и вперед.
Все молчали и думали, наверное, об одном. Как вчера, тихие и с
нечеловеческим напряжением мышц, ходили домой к Костярину. К Косте ходили.
Квартира до последнего уголка была залита желтеньким таким, неуместно уютным
электричеством. Он лежал в зале. Осталось надеть ботинки, и - дом был полон
родни, людей, - та, что распоряжалась, принесла новенькие, даже вроде бы
лакированные. Откуда? Кто замечал за ним такое пижонство?...
И мать, в окаменении, впервые встрепенулась:
- Нет... Это летние... Сейчас же февраль...
Сама она в последнюю очередь поняла нелепость и страшную
бессмысленность того, что сказала, и была истерика, с суетой, с уколом, из
которой парни поспешили сбежать, почти не взглянув на...
Сегодня решили не заходить, не подниматься, благо у подъезда собралась
уже черная толпа. Сиротливо мерзли табуретки, их вынесли раньше, ребята
узнали их, и так обрывалось сердце от этих домашних, выставленных на стужу,
напоказ...
Дружно взбесились, увидев в толпе совсем уж "левых" людей. С кем-то
сухие, без перчаток, рукопожатия, немного суровых слов, на самые посторонние
темы. Водка из-за пазухи.
Она не действовала, и холод до того сводил Олега... Реши он улыбнуться
(да мало ли, с ума сошел), не получилось бы: отмороженно, толсто,
резиново... А когда садились в автобус (два "ЛАЗа", слишком длинные для
этого двора, одинаковые, как батоны, ждали в стороне) и он поставил ногу на
ступеньку, вдруг показалось, что онемевшая ступня сейчас обломится... Не
помнил, как, обмякший, плюхнулся к пацанам. Ноги ныли чудовищно. Хоть в
голос кричи.
Летние ботинки вздымали ткань, громоздкие, неразработанные, сами как
гробы...
В протянутой бутылке играло маслянисто, будто глицерин.
Автобус стоял еще долго. Как и подъезд, он был обманом, фикцией - не
грело ведь ни черта. Говорят, что смерть заползает в человека с ног? -
пожалуй. За окном всё толпились; плавали и колыхались венки, в которых,
снегу ли благодаря, ощущалась неуместная какая-то... новогоднесть? Один
вкатили в их автобус, в проход, прислонили, как запасное колесо. Листья
венка смотрелись так толсто и пластмассово, даже издали, что минус двадцать
им шло.
- Там такие девчонки жили в соседней палатке! Три, из техколледжа. Но
прикольные. С ними был вроде пацанчик один, но...
Никита все рассказывал кому-то про Утчу, рассказывал истерично,
вызывающе, и на него оборачивались, и голос отчаянно срывался.
"ЛАЗ" выруливал со двора, чтобы потом, а уж тем более покинув город,
пойти на сплошном всхлипе. О древние надорванные двигатели!
Едва за спинами заработал мотор, дворовый игрушечный пейзажик,
качнувшись, тронулся - обесцвеченный морозом и стеклом... Ноги как-то
неуверенно, колко, но стали отогреваться, словно по жилам автобуса, гнуто и
пожелтевше сделанным под поручни, побежала кровь. Кровь бежала Олегу в
голову так, что зашумело, а по обмякшему телу наконец-то разливалось тепло.
Водку уже допивали, и он по инерции хлебнул этой медицинской горечи,
запоздало думая: теперь-то долбанет в башку, - и точно. "Нажрался. Молодец".
Бабушка с внуком пропускали колонну на выезде из двора, черные шубы на белом
фоне: очень февральски. Проводил глазами в подплытии...
И всю дорогу он сцеплялся взглядами с теми, кто на улице, в других
машинах на дымных перекрестках... Обалдело смотрел, переключаясь на хилый
морозный узорчик и пятно дыхания. Пьяный до слюней, он не сразу уловил, где
они вообще, потому что была вроде трасса, а теперь, медленней, едут прямо
по... деревенской улице? Завалившиеся слепенькие домики, собака пробежалась
за автобусом; тетка с ведрами.
- Мы... где?
- Лодыгино.
Так вот оно! Глухой окраинный поселок, давший имя огромному кладбищу.
Оно, конечно, называется Западное, но... "Она на Лодыгине". "Тихо, дядя, не
рыпайся, а то чик... мигом на Лодыгино попадешь". Какая странная судьба.
Быть дырой в две с половиной улицы... Формально влиться в миллионный город,
хоть транспорт и дотягивается сюда кое-как, привстав на цыпочки... Собрать
под худыми крышами бог знает кого... Стать ма-аленькими воротами
грома-адного кладбища... Уступить ему - схватка явно неравная! - свое имя,
да что там, уступить самой смерти, потому что "Лодыгино" в языке горожан -
однозначный ее синоним...
Говорят, здесь есть даже школа. И при этом самый естественный вопрос,
рассеянный, который прозвучит из бесконечных катафалков, идущих и идущих
мимо домиков: "Как, в Лодыгине живут люди?!"
Подъезжали. На крышах последних избушек слабо бунтовал снег, дымы из
труб, и из каждого автобуса на это смотрели с тоской, цеплялись глазами,
думали: господи... ну почему...
Господи, какое было бы счастье, если б люди правда только лишь
переселялись в Лодыгино! Пускай без права выезда. Пусть как в тюрьме.
Домишки с огородами... Пусть! И сейчас бы ехали как на праздник. Счастливая
кавалькада, с вещами, может быть, и с мебелью... В эти дни судорожно бегать,
заказывать не гроб, а, допустим, срочно - шкаф и кровать. И в гости
приезжали бы - каждый месяц. Честно... Честно!
- Эй, ну ты выходишь?
Олег поднялся. Упрямо закусил губу, собрал лицо, как всегда, когда
доказывал себе: я не пьяный!
Почерневшие февральские деревья по аллеям, и снежный простор изрыт, как
минное поле.
II
Они шатались по парку, совершенно волшебному в шесть-то утра, с шарами
непотушенных фонарей, с дымкой в кустах.
Ева мерзла. Хоть и начало мая, все равно. Даже наоборот: обманутые
дневными припеканиями, люди иногда, в такой вот ранний час, проламывают
лужи.
- У тебя же пальцы Далее для ознакомления
