Эмилио Сальгари
Морские истории боцмана Катрама
Library of the Huron: [email protected] http://lib.aldebaran.ru
Эмилио Сальгари
Морские истории боцмана Катрама
МОРСКОЙ ВОЛК
Вы слышали когда-нибудь о боцмане Катраме?.. Не слыхали, нет?.. Тогда я
расскажу вам об этом старом морском волке, с которым избороздил в морях не
одну тысячу миль.
О прошлом его мне, по правде говоря, ничего не известно - даже имени
его настоящего никто на судне не знал. Не знали мы и в каком городе или в
какой деревушке он родился, если боцман наш вообще мог родиться не в морской
пучине, а на земле. Но одно могу сказать точно: это был превосходный моряк,
один из тех мореходов старого закала, которые отдали морскому делу всю жизнь
и разбирались в нем досконально.
Сколько лет было боцману Катраму? Этого тоже никто не знал. Даже те,
кто знакомы были с ним очень давно, даже и они помнили боцмана уже старым.
Борода у него была совсем седая, маленькие колючие глазки сурово
поблескивали из-под набрякших век, а морщинистое, продубленное всеми
морскими ветрами лицо напоминало древний пергамент.
Но годы не согнули его. Нет, они еще не сломили этого старого морского
волка! Правда, двигался он по палубе как-то боком, наискосок, точно морской
краб, но держался на ногах еще крепко, а силой в плечах не уступал молодым.
Ну и медведище был этот боцман Катрам! Суровый, как железо, молчаливый,
как скала, он внушал уважение всем нашим матросам, которые с почтительной
опаской относились к нему. С морской стихией он был на "ты", и чувствовал
себя в ней, как дома. Ни один самый страшный шторм не мог вывести его из
равновесия, и чем больше во время бури бледнели лица других моряков, тем
спокойнее и веселее делалась его морщинистая физиономия.
Многое испытавший и много переживший за свою долгую морскую жизнь,
боцман не страшился уже на свете ничего, но был очень суеверен, как и все
старые моряки. Он верил в Летучего голландца, в морского царя, в коварных
сирен, что завлекают мореходов в пучину своим сладкоголосым пением, верил в
заклятия и заговоры, во всяких духов и привидения, хотя рассказывать об этом
и не любил. Молчаливость была его второй натурой - никакими силами
невозможно было его разговорить. Каждое слово приходилось клещами
вытаскивать, а чаще он вообще обходился без слов, уповая лишь на жесты и
мимику.
Шумных компаний и пустых разговоров боцман не терпел, предпочитая им
философское одиночество. А его темная и тесная боцманская, похожая на нору,
подобно бочке Диогена, служила ему убежищем. Казалось он просто не может
жить без этого запаха канатной пеньки и смолы, которыми вся она насквозь
пропахла. Поэтому, наверное, к нему и приклеилось его вечное прозвище
Катрам*, давно заменившее его настоящее имя.
______________
* Катрам - смола, которой смолят канаты.
Никто никогда не видел, чтобы боцман сходил на берег в порту - к суше
он испытывал какую-то странную неприязнь, точно и знать не хотел о ее
существовании. Как только судно приближалось к берегу, боцман делался вялым,
мрачнел и вскоре исчезал в своей темной каморке, из которой его уже
невозможно было выкурить. Пытались некоторые, но Катрам впадал в такой гнев,
так яростно сжимал свои крутые кулачища, что любой приставала тут же
испуганно замолкал, поспешно ретируясь от греха подальше.
И во все время стоянки, передав свои полномочия одному из старших
матросов, боцман Катрам даже не появлялся на палубе, а забившись в
боцманской, отдыхал на свой лад. Часами хрупал он своими желтыми, как у
дикого кабана, но еще крепкими зубами сухари и с видимым удовольствием
потягивал из бутылки легкое кипрское, единственное вино, которое он
признавал. А в перерывах покуривал свою трубку, такую же старую и
заскорузлую, как и он сам.
Но стоило лишь загреметь в клюзах якорным цепям, как только начинали
хлопать и распускаться паруса на реях, его седая голова со всклокоченной
бородой осторожно появлялась из люка. А убедившись, что корабль
действительно готов выйти в открытое море, он тут же появлялся весь целиком
и немедленно приступал к своим обязанностям.
И сразу делался другим человеком. Если, приближаясь к земле, боцман,
можно сказать, старел лет на двадцать, то в тот момент, когда корабль брал
курс в открытое море, сразу настолько же молодел. Матросы шутили, что он,
наверное, и родился-то в море от сирены и какого-нибудь морского духа -
настолько невозможно было представить его живущим на земле.
Откуда взялась у боцмана Катрама эта странная неприязнь, которую он
питал к суше? Никто не знал, и я не больше других, хотя не раз подступался к
нему с расспросами. Но он в ответ лишь мрачно смотрел на меня, ворчал что-то
глухо себе под нос недовольный, и под первым попавшимся предлогом норовил
побыстрее скрыться.
Впрочем, служака он был отменный, в морском деле не знал себе равных,
за дисциплиной и порядком на борту строжайше следил. И зная это, наш капитан
уважал и любил его, прощая старому морскому волку все эти странности. Что же
касается молодых матросов, те не очень-то осмеливались приставать к нему,
опасаясь тяжелого боцманского кулака, с которым некоторые были знакомы по
опыту.
Но однажды, когда мы шли из Красного моря в Индию, с боцманом случилось
нечто настолько из ряда вон выходящее, что событие это произвело форменный
переполох на борту. Катрам был найден мертвецки пьяным на полу в углу своей
боцманской. Как же этот медведь, который к тому же пил всегда только легкое
кипрское, которого еще никто не видел шатающимся, как же он мог набраться до
такой степени, что, забыв морской устав и свои обязанности на борту, валялся
на полу, как последний пьянчуга?
Случай серьезный. Тут наверняка была какая-то нешуточная причина, и наш
капитан, который не мог этого так просто оставить, назначил расследование
сего происшествия. Следствие сразу же привело к неожиданному и отчасти даже
комическому результату: боцман напился по ошибке. Какой-то шутник из
матросов подменил бутылку его легкого кипрского вина бутылкой крепчайшего
рома, и старый морской волк выпил с устатку весь этот ром, даже не заметив
подмены.
Боцману, который в стельку напился во время плавания, это никак не
могло сойти с рук. А тем более Катраму, который сам был строжайшим
блюстителем дисциплины на борту, сам никому бы не простил такого. Какой
дурной пример для наших молодых моряков! Что было бы с морской дисциплиной,
если бы его простили!
Узнав эти подробности, капитан приказал, чтобы боцмана, как только он
немного проспится, привели на палубу, а весь экипаж собрался для суда над
ним. Часа через два, еще обалдевший от этого обильного возлияния, которое
так коварно свалило его, ужасно мрачный и весь взъерошенный, Катрам появился
на палубе. Он был страшно зол и в то же время подавлен случившимся. Его
маленькие медвежьи глазки перебегали с одного на другого, как бы желая
обнаружить виновника этого розыгрыша, и попадись тот ему под горячую руку,
расправа была б коротка.
Выйдя вслед за тем из своей каюты, капитан молча указал ему на бочонок,
поставленный у основания грот-мачты, а экипаж тем временем собрался на
палубе и сгрудился вокруг него. Все это выглядело довольно зловеще, но
вместе с тем и слегка театрально, поскольку многие знали уже, чем кончится
дело и втихомолку от боцмана перемигивались друг с другом.
- Итак, папаша Катрам, - мрачным голосом сказал капитан. - Вам
известно, что морской устав требует примерно наказать моряка, который
напился во время вахты на борту?
Старый морской волк опустил глаза и кивнул утвердительно. Он был
красен, как рак, и готов провалиться сквозь землю.
- Виновен ли этот человек? - сурово возвысил голос капитан, обращаясь
ко всему экипажу, который перешептывался и посмеивался, наблюдая за этой
комедией.
Далее для ознакомления
