Е.Хаецкая Монристы: Повесть // Хаецкая Е. Меч и Радуга. - СПб.:
Азбука, 1999. - С.523-590.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Произнося слово "бонапартизм", Лонсевиль вспоминал вечера в Венеции, каналы
на окраинах, где артиллеристы купали лошадей, дубовые леса Германии, горячую
кровь, капавшую в сырую траву, дым сражений, застилавший полевые дороги и
реки. Бонапартизм пламенел бронзовыми орлами. В нем сверкала пышность старой
Франции, очищенная мужицкой кровью маршалов - бывших сапожников и пехотных
капралов.
К. Паустовский "Судьба Шарля Лонсевиля"
Уже стемнело, когда Наталья Кожина, сделав, по обыкновению, загадочное
лицо, сказала: "Пришли". Городская окраина тускло осветилась одинокими
фонарями, и на снег легли дрожащие тени. Впереди за синей снежной равниной
темнело небольшое здание. Мы пошли к нему по узенькой тропинке. На снегу
отчетливо виднелись отпечатки босых ног.
Навстречу нам двинулась высокая фигура в треуголке. Наталья толкнула
меня локтем:
- Кажется, это Сир. Приготовься, Мадлен, сейчас он будет здороваться.
Не дойдя до нас, фигура отвесила церемонный поклон, придерживая шпагу у
бедра, и прокричала приветствие на французском языке. Наталья в ответ
махнула рукой.
- Мадемуазель, - сказал Сир, делая широкий жест и указывая на дверь,
откуда вырывалась полоска желтого света.
- Сюда, - сказала Наталья, почти вталкивая меня в темную прихожую.
За спиной звякнули шпоры. Я обернулась. В углу. рядом с небольшой
пушечкой, стоял молодой человек в синем свитере и кивере, молодецки
сдвинутом на ухо. Светлые волосы его торчали во все стороны. Он насмешливо
улыбался.
- Луи де Липик! - провозгласил он в ответ на мой взгляд и щелкнул
каблуками.
- Я - Мадлен Челлини, - сказала я. - Очень приятно.
- Еще бы, - сказал Липик. - Мне тоже.
Наталья загадочно улыбнулась.
- Мадемуазель Челлини, - сказал мне Липик, - а вас действительно так
зовут?
- Действительно.
Липик ухмыльнулся:
- А Бенвенуто Челлини случайно не ваш родственник?
- Беня был моим племянником, - спокойно сказала я.
Липик грустно вздохнул.
- Мадемуазель, научите меня танцевать.
- Представьте себе, что у вас внутри стержень, - сказала я. Липик с
готовностью вытянулся. - А теперь вытащите его...
Липик рассмеялся и толкнул ногой дверь в залу, откуда доносилась
музыка.
Зала была украшена подобием новогодней елки и обоями в мутных потеках.
По стенам горели коптящие свечи. В зале танцевали.
Я подошла к окну. На синем снегу, прямо у порога, стояли два кивера. Я
села на подоконник и тронула раму. Она медленно открылась, и навстречу пару,
вырвавшемуся из залы, повалила волна морозного воздуха, и на ее гребне -
отрывистая французская речь и звон металла. На тропинке фехтовали. Наталья
взглянула, кивнула, мимолетно улыбнувшись, и сказала мне:
- Тот, что дерется левой рукой, - Франсуа Себастиани. Чудесный
человек. Но его убьют.
Я обернулась. Глаза Натальи горели, и в них горели две перевернутые
свечки.
- Почему ты знаешь?
- Так, - сказала она. - Это все знают. Его убьют весной в Афганистане.
Я закрыла окно.
С грохотом прикатили из прихожей пушку. Свечи задули. Из темноты
донесся молодой голос:
- Кар-течью - заря-жай!!!
Зловещее пламя факела осветило счастливые лица, тускло блеснула
позолота на киверах и эполетах, и вдруг раздался страшный гром. Все
заволокло пороховым дымом, и неожиданно повеяло ледяным холодом. После
минуты ошеломленного молчания кто-то поспешно зажег свечи, и картина
разгрома предстала во всей полноте. В зале не осталось ни одного целого
стекла.
- Н-да... - задумчиво сказал кто-то совсем рядом.
- Вот это бабахнуло!
- Танцы, господа! - закричали из угла.
Музыка возобновилась.
Наталья тронула меня за локоть и увела на второй этаж. Деревянная
лестница в комьях снега и окурках скрипела под нашими шагами. Мы прошли по
дымному коридору и остановились у раскрытой двери. Сир стоял расставив ноги
в сапогах и говорил кому-то невидимому:
- Где батюшка-барин?
Кто-то отзывался знакомым сипловатым баском:
- Там, в швейной.
- Какого черта! - вспылил Сир.
- Я там спал, - лениво пояснил басок. - На батюшке-барине.
Я обернулась к Наталье:
- Батюшка-барин - это кто?
- Это шуба, - пояснила Наталья. - Она рваная и до пят. На ней спят те,
кто ночует в клубе, и греются все, кому не лень. А "батюшка-барин" - потому,
что все в ней похожи на оного.
Мы вошли. Басок принадлежал Митьке Теплову, нашему любимому
однокласснику, в детстве известному под названием "помойного ребенка". На
нем был неимоверно грязный синий мундир. Корявая черная лапа Митяйчика с
бархатными ногтями и твердыми мозолями в задумчивости ерошила темные кудри.
- О манго - плод гурманов! - сказал Митя и вытаращил глаза.
Сир с интересом уставился на нас. Он действительно чем-то напоминал
Наполеона с картины Гро, где дым сражения, знамя в руках, молодое лицо.
- Мадлен Челлини, - представилась я.
Он поклонился.
- Автор ТЕХ стихов, - добавила Наталья.
Он сказал мне французский комплимент, которого я не поняла. Митька
молча разглядывал шпагу с тяжелой чашкой.
- Ваши стихи чудесны, - изрек Сир, неожиданно заговорив по-русски. -
Мы ждали их каждый раз, когда мадемуазель Натали приезжала к нам. А про меня
вы ничего не напишете?
Я кивнула:
- Напишу.
В сопровождении Сира мы чинно спустились в холодную залу, где гулял
ветер. Танцы продолжались, но весьма своеобразно: Липик, отплясывая по моему
совету, разогнал всех по углам и демонстрировал, как один человек может
разместиться на пространстве в двадцать пять квадратных метров.
- Отставить! - закричал Сир, выключая музыку.
Стало очень тихо. Липик остался стоять посреди залы, тяжело дыша и
поглядывая исподлобья.
- Кавалеры приглашают дам! - объявил Сир, обводя всех глазами, и
подошел к Наталье. Она подняла на него глаза, молча положила руку на твердый
эполет, и они вышли на середину залы.
- Веселый бальный танец, мадемуазель! - сказал над моим ухом Луи де
Липик. - Вашу руку, мадемуазель!
И был веселый бальный танец!
- Главное, мадемуазель, - сохранять дыхание! - кричал Липик, и мы
неслись по зале, выделывая немыслимые па.
Когда мы с Натали, разгоряченные и опьяненные музыкой и танцами, вышли
в снег, за маленькую дверь, была уже ночь и светились веселые желтые окна.
На тропинке нас ждал Франсуа. Он ходил взад и вперед, напевая в нос
французский марш про Домбровского. Увидев нас, он остановился.
- Я провожу вас, - сказал он. - А то здесь небезопасно.
И указал на следы босых ног на снегу.
***
Нам было по пятнадцать лет, и мы только что перешли в девятый класс. На
уроках я скучала или писала стихи о готических соборах и разрушенном
Карфагене. Иногда меня просили прочесть их, и я читала. В нашей школе они
звучали странно и были похожи на пришельцев из другого мира. Я писала их
ради чудесных слов, которых никогда не слышала от окружающих.
Однажды Наталья Кожина сказала мне:
- Между прочим, Мадлен, ты все пишешь, пишешь... Неплохо было бы
написать что-нибудь про корсаров.
- Про кого?
- Про корсаров.
Она стала рассказывать мне о клубе - официально он именовался
"Военно-историческим подростковым клубом", - где мы с ней потом так весело
провели новогодний бал. Я часами слушала ее рассказы о том, какие
замечательные люди Франсуа, Липик, Сир, Серж, какие они ненормальные
бонапартисты... Я слушала и безумно завидовала ее дружбе с ними. И тогда же
я решилась приехать к ним на новогодний бал.
- Понимаешь, - говорила Наталья, и глаза ее блестели, - сочинить
невероятные приключения про них - и в стихах...
Почему мы с ней решили, что бонапартистов следует Далее для ознакомления
