Валерий Юрьевич Примост
МЫ ЛОСИ
Часть 1
ВЕСНА
ГЛАВА 1
Жизнь - дерьмо. То есть, я и раньше не очень сомневался на этот счет, а
теперь убедился окончательно. Даже тошно стало. Этот ублюдок не стал брать
заложников. Поначалу мы думали, что он хозяев в доме держит, на всякий
случай, и взводный даже чего-то пробовал ему орать, сдавайся, мол,
подобру-поздорову (хотя какое этому зэку уже может быть "добро" и
"здоровье"!), а тот только скалился и лупил между рам из "калаша". А потом
Оскал заполз со стороны колодца, там, где поленницы, и, смотрю, трясет
башкой и рукой мне машет. Я подполз, глядь, вон они все, под крыльцом
вповалку лежат: дед, бабка и внучка лет десяти. Всех, урод, замочил.
Ну, думаю, гад, тут тебе и конец настал. Я буду не я, если живым тебя
возьмем. И ползком к дому. Этот, внутри, не понимает, дурак, что ему одному
с нами никак не управиться: окон в доме много, а он один - только и дергайся
от рамы к раме. Ладно бы, если б его мазута какая-нибудь обложила: те в
таких делах полные придурки - небось, так бы и кинулись гурьбой к дому,
прямо под его пули. Но с нами этот номер не проходит. Уже давно.
Подполз к срубу, стал у стены возле окна. Руки дрожат на автомате. Вон
она, смерть, рядом, внутри, лысая, в зэковской робе. Ему уже на все плевать,
ему терять нечего. Либо конченый, садист, либо чокнутый, что, в общем-то,
одно и то же.
А вокруг зелено все, пахнет землей, сеном, где-то неподалеку коровы
мычат, так и видишь добрую рогатую ряху в дверях хлева, а рядом
толстуху-селянку с ведром парного молока - какая уж тут война! Ну, думаю,
посчитаю до десяти и...
На шестом счете он выглядывает из окна и ну поливать поленницу, за
которой Оскал. Щепки - дождем в разные стороны. "Калаш" - штука серьезная.
Входные дырочки в теле маленькие делает - пять сорок пять, как положено, а
на выходе рвет мясо покруче мясницкого крюка. Мало какой бронежилет
автоматную пулю держит. И если уж попали в тебя из "калаша", то не побежишь
ты, прихрамывая, к укрытию, чтобы оттуда, лихо передернув затвор, пострелять
в ответ, а свалишься в лужу собственной крови, тут же, на месте, и потом
долго придется разбираться, жив ты или мертв.
Но этот зэк - дурак: злости много, а воевать не умеет. Мне для того,
чтобы его наказать, многого не надо: так, зацепочка нужна. Зацепочка, плевое
дело. На сантиметр дальше, чем надо, из окна высунулся, на секунду дольше на
виду задержался - и все, и хватит, получи и распишись.
Обратно в комнату он свалился уже с двумя моими пулями под ребрами. А
там и я рыбкой за ним. Без паузы. Таким, как он, паузу давать нельзя:
здорово они живучие и легкие на подъем.
А уж когда я в комнате оказался, все вообще пошло как по маслу: сначала
с ноги его врубил, чтобы не до войны было, а потом "контрольку" дал - в
голову - и, как говорится, сушите весла.
Ну, а тут уж и остальные наши кинулись в окна, в двери, набилась полная
хата. Матерятся, сплевывают, разглядывая этого - на полу: здоровый, лысый,
рожа зверская, как будто из ржавого железа ее резали, кто-то сигарету сует
мне в зубы, кто-то спичку подносит, ф-фу-у, дело сделано, дура-смерть опять
накололась. Слава тебе яйца, пронесло. Остальное здесь - дело ментов. А нам
пора и домой.
Выходим на улицу. Глядь, уже и людишки полезли из всех щелей, загалдели,
затараторили, бабы завыли, прямо к дому ментовский бобик подкатил, и они
оттуда, как серые мыши, полезли гурьбой.
Не люблю их. Это ж они там прощелкают таблом с зэками со своими, а нам
потом гоняйся за ними. Ни черта не умеют, даже "Макаровы" свои дурацкие как
следует не держат, а туда же - крутые. Важные, наглые, хлебом не корми - дай
пошугать и без того зашуганных бестолковых гражданских. Одно слово - менты.
Ну, да ладно. Не мое это дело. А мое дело сейчас - приехать в роту, пожрать
от пуза, драпу курнуть и расслабиться. Чтобы глупости всякие по ночам не
снились. А то крыша у людей слабая, сорвать ее очень даже легко, а кто ж,
кроме себя самого, ее побережет.
Мы - лоси. Весь корпус нас так называет - от ком-кора до последнего
стройбатовского чухана с двадцать первого километра. Мы не для паршивых
армейских будней с дурацкими построениями и левыми шмонами. Даже наряды у
нас особые: не в столовой, не в парке, а в патруле или на губе. Мы - как
военная жандармерия, вроде американских "Эм-Пи". И служба наша мне
представляется всегда в виде одной и той же картины: мы - во всем блеске,
при аксельбантах и беретах - идем строем мимо грязной чернушной мазуты,
уныло копошащейся в дерьме своих повседневных обязанностей.
В наш дееантно-штурмовой батальон не каждого берут. Это в линейные части
набирают кого ни попадя - "Урод? Годен!". В ДШБ - особый отбор.
Даже когда в столовую на прием пищи идем - сразу видно и слышно, что ДШБ
идет, а не какие-нибудь при-дурочные красно- или чернопогонники.
Мы все - здоровенные ребята за метр восемьдесят, голубые береты,
тельники, короткие сапоги на шнуровке, и строем идем не как общевойсковая
мазута, горохом не сыплем, слаженно, четко идем, как один человек.
Мы - лоси. Еще никогда в столовой с наших столов ни одного бачка не
украли, мазута только друг у друга ворует, и уж если мы в наряд по
гауптвахте заступаем, то губарям впору веревку с мылом готовить. Нас все
боятся, и никто никогда с нами не связывается.
Мы - лоси. Все беглецы, нарушители, зэки - наши
Мы гордимся, что мы - лоси. Любой обломится, если имеет дело с нами. И
интересно наблюдать, как, завидев широченный, затянутый в тельник, торс и
голубой берет, мигом съезжает с темы какой-нибудь бурый мазутчик. Они могут
зацепляться только между собой. Мы круче их настолько, что сама возможность
зацепиться с нами просто не приходит в их тупые ббшки. Да и куда им!..
Мы гордимся своей службой. Одно дело - гнить мазу-той, бестолково считая
дни до дембеля, и совсем другое - тащить настоящую, "мужскую" службу. Да и.
что все эти придурки видели за два года, кроме своих вонючих казарм, драного
парка и ненависти и презрения гражданских? А Мы - лоси - делаем настоящее
дело.
И даже если кого-то из нас увозят домой в цинковой парадке, то все равно
ведь он умер как лось, как мужик, в бою, а не загнулся, как какое-нибудь
чмо, от побоев или болячек.
Спасибо папам с мамами, что родили и вырастили нас такими, какими нужно.
Спасибо им, что мы настоящие мужчины, что мы - лоси.
После обеда делать было совершенно нечего. Я с полчаса тоскливо
послонялся по казарме, выкурил сигаретку в умывальнике - не потому, что
хотелось, а так, чтобы чем-нибудь заняться, по несколько раз заглядывал в
каптерку, сушилку и бытовку. Нигде не нашлось ничего интересного. Только
дневальные лениво наматывали круги вокруг тумбы, по расположению бродили с
такими же мрачными физиономиями, как у меня, двое-трое дедушек, да у себя в
каптерке на куче шинелей отгребался от малиновых чертиков обкуренный до
полусмерти Каир.
И еще - духи. Они были повсюду. Они мыли туалет и наводили порядок в
расположении. Они подметали вокруг казармы и драили лестницу. Заправка коек
и наведение порядка в тумбочках - это тоже была их работа. Но если сам не
являешься духом, то обычно их не замечаешь.
Ха, сказал это, и самому смешно стало. Я ведь духом-то перестал быть
всего недели две назад, когда в часть прибыли свеженькие солобоны. А если
брать по выслуге, я прослужил всего полгода. Но так себя поставил, что живу
как дедушка, а значит, обращение "дух", "солобон", "молодой" - уже не ко
мне.
Вообще-то, дело тут не в выслуге. И дедовские разговоры с духами, мол,
первый год будете гнить, зато второй проживете как белые люди - все это
брехня, нужная лишь затем, чтобы заморочить тупые духанские головы. Если
правильно себя поставил, то все два года хорошо живешь, а если зачмырился,
то и на четвертом полугодии не дедушка, а так - Далее для ознакомления
