ГЕННАДИЙ ПРАШКЕВИЧ
МИР, В КОТОРОМ Я ДОМА
ПАМЯТИ НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА ПЛАВИЛЬЩИКОВА,
УЧЕНОГО И ПИСАТЕЛЯ.
...Ибо он знал то, чего не ведала эта
ликующая толпа, - что микроб чумы никогда не умирает, никогда не исчезает,
что он может десятилетиями спать где-нибудь в завитушках мебели или в
стопке белья, что он терпеливо ждет своего часа в спальне, в подвале, в
чемодане, в носовых платках и в бумагах и что, возможно, придет на горе и в
поучение людям такой день, когда чума пробудит крыс и пошлет их околевать
на улицы счастливого города.
Альбер Камю
Над сельвой
Устраиваясь в кресле, я обратил внимание на человека, который
показался мне знакомым. Он долго не поворачивался в мою сторону, потом
повернулся, и я вспомнил, что видел его около часа назад. Он стоял в холле
аэропорта и курил. На нем была плотная шелковая куртка, какие иногда можно
увидеть на лесорубах или парашютистах, но не одежда меня удивила, а
выражение лица: этот человек был абсолютно невозмутим: казалось, ничто в
мире его не интересовало... И сейчас, едва пристегнувшись к креслу, он
отключился от окружающего.
Дожидаясь взлета, я вытащил из кармана газету и развернул ее. Первая
же статья удивила и заинтересовала меня. Речь в ней шла о странном
европейце, с которым столкнулся в свое время, пересекая Южную Америку,
французский врач Роже Куртевиль, а потом капитан Моррис, отправившийся в
1934 году на поиски "неизвестного города из белого камня", затерянного в
джунглях, города, в котором члены Английского королевского общества по
изучению Атлантиды подозревали постройки древних атлантов, переселившихся
после гибели своего острова на американский континент.
Увлекаясь, автор анализировал легенды, которые широко распространены
среди индейцев, обитающих в глубине сельвы1, о некоей змее боиуне - хозяйке
затерянных амазонских вод. В период ущерба луны боиуна, якобы, может
обманывать людей, принимая облик баржи, речного судна, а то и океанского
лайнера. Тихими ночами, когда небосвод напоминает мрачную вогнутую чашу без
единой мерцающей звезды, а усталая природа погружается в душный сон, тишину
нарушает шум идущего парохода. Еще издали можно разглядеть темное пятно,
впереди которого бурлит и пенится вода. Горят топовые огни, а над толстой,
как башня, трубой черным хвостом расстилаются клубы дыма.
Несколькими минутами позже можно услышать шум машин, металлический
звон колокола. На заброшенном берегу одинокие серингейро2 или матейрос3
спорят о том, какой компании принадлежит идущий по реке пароход. А он,
переливаясь в лучах электрических огней, все приближается и приближается к
берегу, напоминая доисторическое животное, облепленное бесчисленными
светлячками.
Потом пароход начинает сбавлять скорость. По рупору звучит команда
дать задний ход и спустить якорь.
Глухой удар, всплеск - якорь погружается в воду. Скрипя и грохоча,
сбегает сквозь клюз тяжелая цепь.
Тем временем люди на берегу решают подняться на пароход.
"Несомненно, ему нужны дрова", - решают они, довольные неожиданной
встречей. Они садятся в лодку, но не успевает она пройти и половину пути,
как пароход вдруг проваливается в бездну. Крылья летучей мыши трепещут в
воздухе, крик совы отдается пронзительным эхом - а на воде нет ничего...
Потрясенные случившимся, люди озираются, переглядываются и поспешно
возвращаются к берегу... Вот так происходят встречи со змеей-боиуной.
Правда, у автора статьи было и свое мнение. Он связывал содержание
подобных легенд с появлением здесь первых пароходов, а может, и с невесть
как забредшими сюда субмаринами... "В таких вещах всегда можно найти
какие-то связи, - подумал я, - но не стоит забывать и о самом простом,
например, о сплывающих по течению травяных островках, облепленных
светляками, о смытых с крутых берегов деревьях, да мало ли!.." Я бросил
газету и глянул в иллюминатор.
Безбрежное зеленое одеяло сельвы расстилалось внизу.
Пытаясь отыскать в зелени ниточку Трансамазоники, самой длинной дороги
в мире, строящейся в лесах руками нищих матейрос, я приподнялся. Но в
сплошном покрове тропических лесов невозможно, было увидеть ни единой
прогалины. Зелень, зелень, зелень... Океан зелени...
Я вздохнул... Это была затея шефа - сунуть меня в пекло сельвы...
Работы, ведущиеся на Трансамазонике, не нуждались, на мой взгляд, в
присутствии двух постоянных корреспондентов - в одном из поселков второй
месяц сидел мой напарник Фил Стивене, и его репортажей вполне хватало на
вторую полосу "Газет бразиль".
Но, как говорил шеф, газетчик вовсе не становится плохим газетчиком,
если занятия его иногда прерываются беспокойными путешествиями...
Итальянка, сидящая в соседнем кресле и, как я понял из ее слов,
обращенных к соседу, летящая в Манаус, к дяде, прочно обосновавшемуся на
новых землях, подозвала стюардессу. Пользуясь случаем, я заказал кофе. Но
его не успели принести. Я услышал:
- Простите, вы не от "Газет бразиль"?
Подняв голову, я увидел человека в шелковой куртке. Чуть пригнувшись,
будто боясь задеть головой широкие плафоны потолка, он ждал ответа, и меня
поразило, как нервно подрагивал под его нижней губой поврежденный когда-то
мускул. Шрам был неширок, но портил лицо и накладывал на весь облик этого
человека отпечаток презрительного равнодушия.
- Я узнал вас, - помедлив, произнес он. - У меня есть фотография
мастера Оскара Нимайера с группой людей из компании "Новокап"4. Фотография
выразительна, и не стоит большого труда узнать вас. Я - уругваец. Мое имя -
Репид. Хорхе Репид. Я лечу в Манаус, отчасти и по делам мастера.
У меня цепкая память на имена, но это - Хорхе Репид - в памяти не
всплывало. Расстегнув ремни, я привстал, потому что говорить через голову
итальянки было неловко. Уругваец кивнул:
- В салоне можно выкурить по сигарете.
Вежливо пропустив меня, он пошел позади, размеренно, не торопясь,
будто подсчитывая кресла далеко не заполненного самолета. Решив узнать его
отношение к мастеру, я повернулся.
- Идите! - с угрозой сказал уругваец. Его глаза будто выцвели, кожа на
лице обтянула мускулы. Куртку он успел расстегнуть, и на меня глянул ствол
короткого автомата.
- Пристегнуться! - крикнул Репид по-португальски, отступая к стене
салона, чтобы видеть всех пассажиров. - Руки на спинки кресел!
Ошеломленные пассажиры выполнили приказ. Руки взметнулись вверх, как
крылья причудливых бабочек.
Прямо перед нами проснулся вялый толстяк с тяжелым опухшим лицом. Его
соседка, торопливо выкрикнув что-то, заставила его поднять руки, и мне
стало не по себе - такой глубокий и безвольный страх отразился в глазах
толстяка.
- Этот человек, - сказал уругваец, указывая на меня, пройдет вдоль
рядов и обыщет каждого. Ему нужны не деньги. Он должен знать, нет ли у вас
оружия. И не стоит предпринимать против него каких-либо акций. Он такой же
пассажир, как все вы.
Пассажиры безмолвствовали.
- Идите, - сказал уругваец, подтолкнув меня стволом автомата.
Впервые он улыбнулся. А может, это снова дрогнул шрам под его
выпяченной нижней губой. Одежда толстяка (он был первый, кого я коснулся)
оказалась насквозь мокрой.
- Вам плохо? - спросил я.
- Молчать! - одернул нас уругваец, и, сжав зубы, я приступил к обыску.
Ощупав карманы худого матроса и двух представителей транспортной
конторы Флойд (как явствовало из монограмм на их портфелях), я подошел к
итальянке.
- Нет, - сказала она с отчаянием. - Вы не сделаете этого!
"Никто не уберегся от страха, - подумал я. - Пять минут назад все вели
нормальную жизнь, читали, пили кофе, разговаривали,
Далее для ознакомления