Джеймс Олдридж
Мой брат Том
HarryFan http://www.lib.ru
"Джеймс Олдридж. Избранное.": Вища школа; Харьков; 1985
Оригинал: James Aldridge, "My Brother Tom: A Love Story", 1966
Перевод: Е. Калашникова
Джеймс Олдридж
МОЙ БРАТ ТОМ
Повесть о любви
Уильяму и Томасу
Мои родители действительно были англичане, и я
действительно вырос в небольшом австралийском городке,
но отец мой не был юристом, и у меня никогда не было
младшего брата: события, о которых рассказано в этой
книге, не имеют никакого отношения к жизни моей семьи,
и все персонажи мной вымышлены. "Я" рассказчика -
просто литературный прием, позволяющий вести
повествование более сжато и в то же время более
свободно.
1
Эту повесть о лете 1937 года я думал начать с разговора о некоторых
вопросах, волнующих нас с Эйлин (Эйлин - это моя жена) с той поры, как
нашему сыну пошел семнадцатый год. Затем уже я собирался перейти к самой
повести, герой которой вовсе не мой сын, а мой младший брат Том, кому
семнадцать исполнилось двадцать семь лет назад в маленьком австралийском
городке, со всех сторон окруженном бушем. Мне хотелось, чтобы читатель
почувствовал, как сильно отличаются те, кто сегодня переступает грань между
отрочеством и юностью, от тех, кто ее переступал тогда; казалось, это
облегчит мою задачу - объяснить, что же произошло с моим поколением за
минувшие годы. Но сейчас меня одолело сомнение, есть ли в этом смысл.
Одно ясно: не такое уж мы замечательное поколение, как привыкли думать.
Да, мы воевали, но вот война окончилась, и первое же с перепугу возведенное
на нас кем-то обвинение расстроило наши ряды. Слишком мы легко отступились
от того, что считали справедливым; а вот истины, обретенные нами в молодые
годы, и теперь остаются истинами, только мы не сумели передать их дальше.
Это важно понять; ведь отчасти история моего брата Тома - взгляд в прошлое
под нравственным углом. Том, как бы трудно ему ни приходилось в борьбе,
никогда не терял надежды; а мой сын Дик выходит в жизнь в неустойчивом,
расшатанном мире, где нелегко найти окрыляющую цель.
Тут мы с Эйлин не сходимся. Я смотрю на этих двух юношей, разделенных
таким большим расстоянием, сквозь призму моральных, общественных,
политических оценок - подход, которым теперь часто пренебрегают, и,
по-моему, напрасно. А для Эйлин с ее житейской трезвостью любая идеология -
даже та, которую она принимает, - лишь завеса, скрывающая лучшие стороны
жизни. И мы с ней часто спорим и даже ссоримся всерьез.
Сам Дик, испытывающий сейчас первые восторги только-только оперившегося
птенца, похож не на меня, а на Эйлин. Те же черты, тот же склад ума, тот же
блестящий взгляд, в котором словно читается дерзкий вызов жизни. Именно
поэтому между ними постоянно идет война; баталия порой вспыхивает из-за
невымытой ванны, а кончается гневной тирадой на тему о грубости и
распущенности современной молодежи. Но тем не менее духовно они близнецы.
На мой взгляд, самая большая угроза, нависшая над Диком, заключается в
идейной пустоте. Ведь основные заботы нашего времени - физическая
безопасность и материальное благополучие, других почти нет. Эйлин это мало
трогает; зато она с содроганием думает о том, что в области секса нравы
шестидесятых годов сильно смахивают на порядки скотного двора, и собирается
внушать сыну нехитрую мораль: соблазнил девушку - женись. Безнадежность этой
затеи ей вполне ясна, так как, зная себя, она знает и его; но никакого
другого решения проблемы она пока не придумала. В сущности, тут мы смотрим
на дело одинаково, только нравственный аспект опасности воспринимаем
по-разному.
Итак, признаюсь откровенно: повесть о моем брате Томе я решил написать
в подкрепление некоторых своих мыслей. Но тем не менее это прежде всего
повесть о любви. Быть может, можно было удачнее выбрать параллель тому, что
происходит в наши дни, не знаю. Весь фон, разумеется, совсем иной: сырая,
черная лондонская улица, на которой я живу, ничем не напоминает приятно
сухой, чуть пыльный австралийский городок, мирно прикорнувший в скорлупе
белой тени эвкалиптов и перечных деревьев, окаймляющих его главную улицу. В
те годы это было глухое захолустье, но и в нем отдавались все толчки
сотрясавших мир катастроф.
2
Сент-Хэлен, железнодорожный и торговый центр фермерского района,
равного по величине среднему английскому графству, стоит на реке Муррей, со
стороны штата Виктория, у длинной, миль в десять, излучины, зимой
превращающей низменный берег в болотистый остров, известный под названием
Биллабонг. Муррей для нас то же, что Скамандр для троянцев, только наши
языческие божества - это не золотые тени павших героев, а крупные фермеры,
самодержцы равнинных полей пшеницы. В декабре, после уборки урожая, эти поля
представляют собой плачевное зрелище. Скваттеры и более поздние поселенцы в
погоне за пахотными угодьями свели природные заросли эвкалиптов, чьи корни
крепили почву, и теперь летние ветры беспрепятственно свирепствуют там,
сдирая с земли верхний покров и крутя пыльные вихри над оголенной равниной.
Уже к тридцатым годам плодородный краснозем нашего края был почти до предела
истощен.
Но, по видимости, Сент-Хэлен процветал даже в те годы, когда почти вся
молодежь была безработной, а почти все деньги либо лежали в банках, либо
значились в долговой графе домашних приходо-расходных книг. Все мы жили на
грани нищеты, и, хоть никому неохота было признавать это вслух, в городе,
расположенном среди океана пшеницы, даже респектабельная часть населения
только что не голодала. Все, что выращивалось и производилось вокруг,
направлялось через Сент-Хэлен в большие города - не только пшеница, шерсть и
баранина, но также апельсины и виноград с верховьев Муррея, латук и помидоры
из речной долины, масло с маслозавода, мясо со скотобойни. Мне с детства
запомнилось страдальческое мычание гонимого на убой скота, будившее меня по
утрам на моей веранде. Много лет спустя, оцепенело бродя по полю недавнего
боя, где простились или еще в муках прощались с жизнью четырнадцать тысяч
русских и немецких солдат, я вспоминал эти тягостные утра, полные
смертельной тоски обреченных животных. Помню, я тогда долго не мог есть
мясо, так меня потрясла мысль о том, что пищей нам служит мертвечина.
В городке было четыре школы: одна католическая, две - содержавшиеся на
средства штата (кстати сказать, превосходные), и дорогой частный пансион для
девочек, где в ту пору училась моя пятнадцатилетняя сестра Джин. Было пятеро
адвокатов (считая и моего отца), пятеро врачей, местная газета, в которой я
только что начал работать, восемь пивных, пять банков и три частных
самолета. Владельцем одного из них был коллега отца, тоже
адвокат-юрисконсульт, бывший летчик, ас первой мировой войны. Тон в городе
задавали лавочники; адвокаты, врачи и провизоры были носителями культуры, а
пшеничные магнаты окрестной равнины составляли аристократию, феодальному
характеру которой ничуть не мешала тесная и непринужденная связь с городским
населением.
Мой отец, Эдвард Дж.Квэйл, англичанин по рождению, приехал в Сент-Хэлен
из золотоискательского городка Бендиго в штате Виктория, а раньше он жил в
Новой Зеландии, а еще раньше - в Натале, в Карачи, в Британском Гондурасе и
среди прочих мест - в Бэдли Солтертоне, где одно время состоял не то
дьяконом, не то викарием. Но от церковной кафедры он
Далее для ознакомления