Андре Моруа
МАШИНА ДЛЯ ЧТЕНИЯ МЫСЛЕЙ
Перевод с французского Н.Галь
Преподавателя французской литературы Дени Дюмулена - героя
фантастического романа Андре Моруа "Машина для чтения мыслей" (1937) -
приглашают читать лекции о творчестве Бальзака в американский
университетский городок Уэстмаус. Приехав туда вместе со своей женой
Сюзанной, Дени Дюмулен знакомится с лауреатом Нобелевской прении талантливым
физиком Хикки, который показывает ему свое новое изобретение - аппарат для
чтения мыслей. Дюмулен решает использовать аппарат. Ниже мы печатаем главы
из романа.
От коттеджа Хикки до нашего считанные минуты ходу, и, пересекая
лужайку, я спрашивал себя: что же я сейчас скажу Сюзанне? Показать ей
странный аппарат, который я несу под мышкой, объяснить, как он устроен, и
испытать его вместе? Или же, напротив, промолчать, небрежно положить
коварный сверток где-нибудь под боком, где он сможет записать раздумья моей
жены, подслушать ее самые тайные мысли? Признаться, такое воровское
вторжение в душу на миг показалось мне соблазнительным; но нет, это
нечестно. Разве я прочитал бы письмо жены, адресованное не мне? Конечно,
нет. "Но ведь это одно и то же", - подумал я, поворачивая ручку входной
двери, и решил все рассказать Сюзанне.
Но очень часто, решив одно, мы под влиянием обстоятельств поступаем
совсем по-другому, а случилось так, что в тот вечер Сюзанна встретила меня
отнюдь не ласково.
- Как ты поздно! - с досадой сказала она. - Я уже беспокоилась.
- И совершенно напрасно, - сказал я и положил картонную трубку на
маленький столик возле Сюзанны. - После лекции я заглянул к Хикки и мы с ним
полчаса поболтали; как видишь, причина моего опоздания самая невинная.
- Может быть, - заметила она, - но, согласись, я же этого не знала... И
вообще, что за удовольствие разговаривать с этим англичанином? Он ужасно
скучный.
- Как ты можешь, Сюзанна? Что за легкомыслие - вот так судить о большом
ученом, когда не понимаешь ни его языка, ни его идей! Скажу по совести,
слушать Хикки мне в сто раз интереснее, чем твою сестрицу Мари-Клод или
твоего зятя Максима; она уже тысячу раз объясняла, отчего у ее детей всегда
насморк, а он вечно расписывает свои военные подвиги.
- Очень великодушно с твоей стороны напоминать мне про улицу Фонтенель,
когда до нее шесть тысяч километров! У меня в этой Америке и так все нервы
расстроились...
- Нервы - самое простое оправдание, - сказал я, пожимая плечами.
Наша чернокожая служанка доложила, что обед подан. Я шел вслед за
Сюзанной и горько упрекал себя за несдержанность. В последние недели между
нами все чаще случались вот такие размолвки. Я возвращался домой полный
жалости к моей бедной изгнаннице и твердой решимости держаться с ней
по-отечески мягко и ободряюще; я живо представлял себе, как буду отныне
великодушен и добр. Но стоит нам остаться вдвоем, и ее непременно рассердит
какое-нибудь мое неосторожное слово. И пять минут спустя уже в разгаре
никому не нужный спор, сыплются резкости и упреки. "Нет, - говорил я себе,
входя в столовую, - сегодня вечером я этого не допущу, я не позволю себе
злиться..." Но Сюзанна, раз начав, уже не знала удержу; в ней, словно в
некой пифии, разгоралось внутреннее пламя. Едва на столе появилась
засахаренная дыня, она вновь заговорила о ненавистной мне улице Фонтенель:
утром пришло оттуда письмо, в нем сообщалось, что месье Ковен-Леке нездоров.
- Теперь-то ты понимаешь, чем это грозит? - говорила Сюзанна. - Жером с
Анриеттой опутают папу, обведут вокруг пальца, а я по твоей милости торчу
здесь, за океаном, и не могу отстоять свои права. Понимаешь теперь, почему я
с самого начала не хотела сюда ехать?
- Сюзанна, дорогая, я не хотел бы опять затевать этот тяжелый
разговор, - сказал я. - Но, во-первых, когда президент Спенсер пригласил
меня прочесть здесь курс лекций, я принял приглашение с твоего согласия. И
потом, я тысячу раз просил тебя хоть ненадолго забыть про эти ваши семейные
распри. Жером с Анриеттой хотят заполучить фермы твоего отца? Ну и что же!
Так оно и есть. Ты тут ничего не сделаешь, и я тоже. И никакие твои
разговоры не помогут. Так ради всего святого, поговорим о чем-нибудь
другом... Потому что, право, обидно: мы с тобой попали в молодую, незнакомую
страну, живем среди новых, необыкновенно интересных людей, а ты каждый вечер
толкуешь все об одном и том же - о правах на земельную собственность в
Верхней Нормандии... Нет-нет, довольно!.. Есть в этом что-то мелкое, пошлое,
мне это мучительно, в конце концов... Я люблю тебя глубоко, искренне, но от
этих разговоров я задыхаюсь. Попытайся проявить немного благородства и
широты душевной... ты вполне на это способна...
- Да, я знаю, - сказала Сюзанна с горечью. - Мужчины вроде тебя взывают
к благородству и широте душевной из чистого себялюбия, когда им это на руку.
Тебе-то в Америке хорошо... Во-первых, ты просто бессердечный: оторван от
детей, от родных, от друзей, и хоть бы что, с глаз долой - из сердца вон...
И потом, тебе лестно, что здешние дурочки, вроде этой Мюриэл Уилсон, тобой
восхищаются, будто ты гений...
- Ее фамилия не Уилсон, а Уилтон, и если она слушает мои лекции...
- ...то, конечно, только из любви к Бальзаку? Ничего подобного, Дени, и
ты сам это понимаешь не хуже меня... А вообще мне все равно, можешь сколько
угодно ухаживать за всякими американскими трещотками, только после этого,
пожалуйста, не читай мне проповедей насчет благородства... А что до
земельной собственности, ты так ее презираешь... однако в старости, уж
наверно, не откажешься от дома на улице Фонтенель... если только мне удастся
его уберечь от этой жадины Жерома.
Я понял, что уже ничего не поправишь, остается только ждать, пока буря
утихнет. Но тут в меня вселился какой-то демон; когда мы вышли из столовой и
Сюзанна села в свое привычное кресло, я подошел к столику рядом с ней,
словно затем, чтобы поставить чашку кофе, через прорезь в свернутых трубкой
газетах незаметно нажал на кнопку и включил аппарат Хикки. На секунду мне
показалось, что я попался. Сюзанна, опустив книгу на колени, спросила
небрежно (я вообразил, что она только притворяется равнодушной, но ошибся):
- Чьи это бумаги?
- Какие бумаги? А, это... Хикки дал мне посмотреть кое-какие журналы.
Она больше не расспрашивала. Аппарат был повернут в ее сторону и лежал
достаточно близко. Я уселся напротив, раскрыл том Бальзака и, прикидываясь,
будто делаю какие-то заметки, наблюдал за женой. Она читала "Люсьену" - я
люблю эту книгу и сам посоветовал Сюзанне ее прочесть, но, видно, мысли ее
где-то витали. То и дело она опускала книгу на колени и задумывалась.
Несколько раз она уже приоткрывала рот, готовая заговорить со мной, но я
сидел с неприступным видом, не поднимая глаз, и она, чуть вздохнув, опять
бралась за книгу. Около десяти часов она поднялась.
- Я устала, - сказала она. - Пойду лягу.
- Сейчас я докончу главу и тоже приду, - ответил я.
Едва она вышла из комнаты, я вытащил огромный "пистолет" из газетного
футляра, остановил часовой механизм, спрятал аппарат в свой ящик и запер его
на ключ. После этого, заглушая смутную тревогу и некоторые угрызения
совести, я пошел к Сюзанне.
Назавтра я с нетерпением ждал, когда же кончится лекция Хикки и часы
лабораторных занятий и можно будет к нему зайти. Мне не повезло: я
столкнулся с его лаборантом Дарнли. Как при нем сказать, что у меня с собой
пленка и я хочу узнать, что же на ней записано? Но Хикки быстро заметил мое
смущение и заговорил первый.
- Дорогой мой, - сказал он мне, - не стесняйтесь, говорите при Дарнли.
Ведь он не только мой сотрудник: он лучше, чем я, поможет вам расшифровать
психограмму, которую вы принесли... Да, я называю эти записи
психограммами... Дарнли проведет вас в подвал - там у меня установлен
звуковой аппарат Далее для ознакомления
