Альберт Анатольевич ЛИХАНОВ
М У З Ы К А
________________________________________
У всякого человека есть в жизни история, которая как зарубка на
дереве: потемнеет от времени, сровняется, смолой ее затянет, но
приглядишься посильней - вот она, тут, осталась, присмотришься еще - и
время обратно пойдет, закрутится часовая стрелка против солнца все скорей
и скорей...
Вот и у меня есть такая история, и я всегда вспоминаю ее, когда
слушаю музыку. Вспоминаю, как учился я играть, да так и не выучился, зато
выучился другому, может быть, поважней музыки, выучился... да, выучился
драться. Не просто кулаками махать, а отстаивать справедливое дело.
* * *
Началось все это как-то случайно, и никак я не мог подумать, что в
этот обыкновенный, простой самый день начинается какая-то там история.
Итак, это было где-то вскоре после войны. Когда я, вернувшись из
школы, ел жидкий супчик с перловыми крупицами на дне, позвякивая ложкой, а
бабушка и мама сидели по краям стола и участливо глядели на мою макушку,
жалея меня за выпирающие из спины лопатки, бабушка неожиданно сказала:
- Ой, Лиза, у Правдиных Ниночка идет в музыкальную школу. Давай и
Колю запишем!
Я пошевелил ушами, не придавая этому большого значения и не отрывая
взгляда от крупинок перловки на дне. Это меня и погубило.
Я не удосужился посмотреть, как заблестели бабушкины глаза, и был
наказан.
А бабушка и мама оживленно говорили надо мной, обсуждая новую
проблему, и бабушка, особо склонная к искусству, рисовала живые картины. Я
и эти картины пропускал и оторвался от тарелки только раз, когда бабушка
вдруг зажужжала.
Я вопросительно поднял голову и увидел, как бабушка, закрыв глаза и
отведя в сторону левую руку, держит в другой руке вилку и жужжит - то
громче, то тише. Лицо ее выражало высшее блаженство, и только тут я понял,
что она подражает скрипачу и звуку, видимо, скрипки.
Мама сидела напротив бабушки, облокотившись о стол, глядя куда-то
вдаль, и лицо ее было задумчиво.
Я смотрел на них, и незаметно ложка упала у меня из рук, произведя
чужеродный обстановке звук, сопровождаемый жидким фонтанчиком.
Бабушкина скрипка умолкла, она поглядела на меня и засмеялась.
Засмеялась и мама, и они долго хохотали, вытирая слезы и гладя меня по
макушке.
Разговоры о музыке поутихли, хотя, как мне казалось, бабушка чаще
прислушивалась теперь, когда по радио что-нибудь играли и, бывало, даже
останавливалась посреди комнаты с суповой кастрюлей, а на лице ее было
отсутствующее выражение.
Я по-прежнему жил своей мелкой частной жизнью заурядного
четвероклассника и все еще не мог осознать назревающей угрозы.
Примерно через неделю, когда я, как и в прошлый раз, глотал суп,
мечтая о белой булке и раздумывая, почему она называется французской, над
моей головой произошел еще один разговор на музыкальную тему.
- Ты знаешь, - сказала бабушка маме, - я была у Правдивых. Они
скрипку не рекомендуют. Очень действует на нервную систему.
- А как же? - растерянно спросила мама. - Можно было бы мою шубу
обменять. На рынке скрипки есть.
- Да, - сказала бабушка, - но большой размер, взрослые. Для детей
нужно поменьше. А купишь маленькую - вырастет, новую надо. Не
наберешься...
Они вздохнули.
- А фортепьяно, - сказала бабушка, - легче. Можно с кем-нибудь
договориться, к кому-нибудь ходить на игру. И на нервы меньше действует...
А то тут эти, как их, пиццикато. Одной рукой все дрожать надо...
Теперь засмеялся я. Я представил себя в черном фраке и с галстучком,
как у франта или у офицера в кино. А в руках у меня скрипка, желтая, как
сливочное масло. Лизни - вкусное. А я не лижу, стою на сцене и смычком по
струнам вожу и такую выскрипывую музыку! А в зале, прямо напротив меня,
сидит враг мой первейший - Юрка-рыжий и губы от зависти облизывает.
Ох, этот Юрка!
Трудно, в общем, невозможно установить, почему сложились у нас тогда
такие отношения, но Юрка преследовал меня буквально по пятам.
В первом классе мы учились вместе, и по переменкам от нечего делать,
а может быть, от холода, который стоял в классе, мы становились возле
стенки и толкались. Кто кого отошьет от стенки. Юрка был посильней, во
всяком случае, мне это так казалось, в всегда всех отшивал от стенки, а
меня проще других. Отшивая, он нахально смеялся, и это действовало на меня
особенно. Впрочем, всякая очень уж сильная уверенность человека в самом
себе, самоуверенность, словом, до сих пор приводит меня в некое смятение и
вызывает ответную неуверенность. Не по себе мне как-то становится...
Так вот, Юрка отпихивал всех от стены, мы орали, но уступали ему - и
морально и физически. Потом Юрка перешел почему-то в другую школу и на
некоторое время исчез с горизонта. Но только на время.
* * *
Между тем музыкальные события развивались, я в один прекрасный вечер,
совершив необычайный поступок в своей практике - велев отложить уроки "на
потом", - бабушка взяла меня за руку и повела в музыкальную школу.
Идти с ней за руку мне было стыдно, но такая уж существовала у
бабушки традиция - водить меня по улице, как детсадовца, - и я шел,
озираясь по сторонам, чтобы в решающую минуту, когда из-за угла появится
какая-нибудь знакомая личность, вдруг зачихать и полезть в карман за
платком или просто напрячь силы и посильней рвануть руку, дабы доказать
свою хотя и относительную, но все-таки независимость.
А тут произошло все как-то неуловимо. То ли я зазевался, то ли он
просто вылез из-под земли, но в тот самый миг, когда я мирно тащился на
бабушкином буксире, передо мной появился Юрка-рыжий...
Я мгновенно освободился от контактов с бабушкой, но это было ни к
чему, потому что Юрка уже видел, как меня в четвертом классе водят за
руку. Наверное, у меня здорово покраснели уши. Юрка-рыжий уловил мое
состояние и, как бандит на безоружного человека, напал на меня.
- Ну, ты! - сказал он и пошел за мной следом. - Ну, ты! - повторил
он, нахально улыбаясь, и чуть стукнул по одной моей ноге так, что я
зацепился ею за вторую ноту и едва не упал.
Видно, тут-то и была моя главная ошибка. Наберись я тогда храбрости,
остановись на мгновение и ткни хотя бы легонько этого Юрку куда-нибудь в
грудь, он бы, наверное, отвязался от меня, и весь конфликт был бы
исчерпан. Но я не остановился, не ткнул Юрку, даже ничего не сказал ему, а
прибавил шагу, даже чуть побежал, догнал бабушку и - о слабость! - сам
взял ее за руку, как бы страхуясь от Юркиного нападения.
Юрка-рыжий сухо хохотнул, увеличил дистанцию и пошел за нами, время
от времени покрикивая:
- Ну, ты!..
* * *
Музыкальная школа размещалась, где-то в глубинах драматического
театра, под самой крышей, и пока мы добирались до нее, я подумал, что
театр походит на огромного слона, а мы идем внутри у него, по бесконечным
и узким, словно кишки, коридорам. Впечатление это подтвердилось, когда мы
нашли все-таки эту музыкальную школу. Она оказалась обыкновенным
коридором, перегороженным крашеной фанерой. В этом аппендиксе было полно
народу, главным образом взрослые, хотя школа называлась детской.
Приглядевшись, я увидел, что взрослые не одни, а все с ребятами или
девчонками, и все ведут себя так, будто чего-то ждут.
Бабушка нашла местечко, мы устроились, я начал разглядывать коридор
повнимательнее и вдруг почувствовал, как снова, второй уже раз сегодня,
краснеют мои уши.
В другом углу, положив ладошки на колени, с белым бантам, который был
больше ее головы, сидела наша классная тихоня Нинка Правдина, сидела
выпрямившись, словно на уроке, серьезная до невозможности, и смотрела на
меня, преисполненная чувства собственного достоинства. Даже кнопочный нос
с редкими веснушками у нее кверху задирался.
В краску меня бросило сразу от Далее для ознакомления
