Владимир Кунин
Привал
Ты мне только пиши...
УДК 821.161.1 ББК 84 (2Рос=Рус)6 К91
Оформление А. А. Кудрявцева
Художник Ю. Д. Федичкин
Подписано в печать 11.06.03. Формат 84x108 1/32. Усл. печ. л. 21,84.
Тираж 5000 экз. Заказ ≤ 1268.
Кунин В. В.
К91 Привал. Ты мне только пиши... Очень длинная неделя: Сб. / В. В.
Кунин.-М: ООО "Издательство ACT": COO "Транзиткнига", 2003.- 412, [4] с.
ISBN 5-17-019767-5 (ООО "Издательство ACT")
ISBN 5-9578-0289-1 (ООО "Транзиткнига")
Перед вами - Владимир Кунин во всем его творческом многообразии!
"Привал" - страстная и поэтичная "история любви на поле битвы". История
любви, у которой нет ни прошлого, ни будущего - только сверкающий миг
"Очень длинная неделя" - бесхитростное, но щемящее повествование об
одной неделе жизни героя. Неделе, которая круто изменила его судьбу,
заставила по-другому взглянуть на мир и на окружающих людей.
"Ты мне только пиши..." - трогательная, светлая повесть. Самое страшное
на свете - это одиночество. Человеку необходимо кого-то любить, о ком-то
заботиться, в жизни каждого должен быть человек, которому можно сказать на
прощание. "Ты мне только пиши!"
УДК 821.161.1 ББК 84 (2Рос=Рус)6
(C) В. В. Кунин, 2003
(C) ООО "Издательство ACT", 2003
Привал
Тридцатого марта 1945 года к командующему Первой армией Войска
Польского генералу Станиславу Поплавскому прямо на командный пункт
неожиданно прикатил командующий Вторым Белорусским фронтом маршал
Рокоссовский.
Первым затормозил "додж"-три четверти с десятью автоматчиками личной
охраны, вторым - камуфляжно размалеванный легковой "ЗИС" с маршалом, его
личным адъютантом - подполковником и младшим лейтенантом - водителем. Следом
остановился еще один "додж", на котором была смонтирована счетверенная
зенитно-пулеметная установка для защиты командующего фронтом от внезапного
нападения с воздуха.
Уже несколько дней Рокоссовский был простужен и чувствовал себя
отвратительно. Он болезненно втягивал голову в плечи, прятал подбородок в
меховой воротник довоенного комсоставского, порыжевшего от старости кожаного
реглана и зябко поводил плечами. Его знобило, глотать ему было больно,
разговаривать трудно. От переносицы к вискам и надбровным дугам разливалась
тупая непрерывная боль.
Командующий польской Первой армией - огромного роста, толстенный,
могучий Поплавский - в эту секунду был на связи с генералом Голембовским,
командиром одной из своих пехотных дивизий, которая вела стремительный и
жестокий бой за небольшой польский городок. В масштабе общего наступления
весны сорок пятого городок был сам по себе ерундовский, плюнуть некуда,
однако только в нем сохранились нетронутыми железнодорожные подъезды, по
которым немцы гнали эшелоны с подкреплением для своей отступающей армии.
- Хорошо идете!.. Еще быстрее! Не давайте опомниться! Ты меня слышишь,
Голембовский?! Быстрей, говорю!!! - кричал в трубку полевого телефона
огромный Поплавский.
Рокоссовский поморщился и болезненно сглотнул. Подполковник - его
адъютант - тут же достал большой термос, толстую фаянсовую кружку,
расписанную аляповатыми петушками, и налил маршалу крепкого горячего чаю.
- Слушай, Голембовский!.. Слушай же, черт бы тебя побрал!.. - орал
Поплавский в трубку. - Повтори!.. Что?..
Он плохо слышал Голембовского, напрягался, стараясь понять, что ему
отвечают с того конца провода, но голос оттуда то затихал, то пропадал
вовсе, и от этого Поплавский кричал еще громче, еще яростнее. В какую-то
секунду он совсем перестал слышать Голембовского и, взбешенный, повернулся к
стоящим позади него...
И увидел Рокоссовского, который, нахохлившись, сидел за столом,
согревал руки на фаянсовой кружке с горячим чаем и мелко прихлебывал из нее.
Поплавский вытянулся, прикрыл ладонью микрофон трубки, набрал полную грудь
воздуха, собрался доложить, но Рокоссовский махнул рукой и хриплым шепотом
сказал:
- Отставить. Дивизия Сергеева подошла?
- Так точно! Уже минут сорок работают вместе.
Поплавский спохватился и крикнул в трубку:
- Голембовский! Оставайся на связи!.. - и снова закрыл трубку телефона
ладонью, напоминающей по величине малую саперную лопату.
- Отлично, - тихо сказал Рокоссовский. - Дай команду перекрыть все
подходы к городу - лишить немцев возможности получить подкрепление. Тогда
будет меньше крови... Город взять. Продолжай...
Он снова склонился над кружкой, вдыхая горячий чайный пар. Поплавский с
удвоенной силой закричал в трубку полевого телефона:
- Голембовский! Януш!.. Ты меня слышишь, Януш? Ты меня слышишь, я тебя
спрашиваю?!
Тридцатого марта 1945 года земля дрожала от танкового грохота, взрывов
и топота тысяч солдатских сапог...
Холодный серый весенний воздух был разорван десятками "Илов". Они шли
бреющим, на малых высотах, и чудовищный рев их двигателей, многократно
отраженный от близкой земли, вбирал в себя почти все остальные звуки.
Дымным пламенем горели обозные повозки, плавилась броня самоходных
орудий, в смертельном вальсе крутился на одном месте полыхающий танк с
разорванной гусеницей.
Бежали и падали, бежали и падали солдаты в польской и советской форме.
В беззвучном крике искажались мокрые, яростные лица. Захлебывались кровью,
хрипом, слезами, застывали - изломанные, обмякшие, мертвые...
Но в пик, казалось бы, уже невыносимого отчаяния все вдруг кончилось:
чуть ли не разом ушли вперед все звуки, рассеялся дым над клочковатым
хуторским полем, стал различим в полутора километрах утренний силуэт
маленького городка, а рядом с полем обнаружился горящий хуторской сарайчик.
Стало вдруг так тихо, что можно было услышать треск полыхающего дерева
и чье-то тоненькое жалобное повизгивание и возню внутри горящего сарайчика.
А потом... То ли это прилетел запоздалый шальной снаряд, то ли рванула
одинокая мина, то ли в самом сарае не снесла нестерпимого жара бочка с
керосином, но в почти полной тишине вдруг раздался оглушительный взрыв,
крыша сарая поднялась и поплыла по небу, стены стали медленно оседать и
рассыпаться, и из-под взметнувшихся горящих обломков на маленькое, раскисшее
от весенних дождей хуторское поле вылетело десятка полтора тощих, грязных
свиней!..
С ледянящим душу визгом, доходящим до панического хрипа, свиньи
заметались по полю. Но поле оказалось минированным. Первый же грязный фонтан
взрыва вскинул растерзанную свинью в воздух, а затем вместе с опадающими
комьями дымной мокрой земли шмякнул ее о черное весеннее поле.
Рванула вторая мина - взлетели в воздух кровоточащие клочья только что
жившей, ни в чем не повинной свиньи... Третья - и еще одна, поджарая,
голодная, с черными подпалинами на спине и брюхе, была отброшена на десятки
метров с вывернутыми лиловато-розовыми горячими внутренностями. Она еще
скребла по земле своими тоненькими копытцами, а в воздухе уже повис
четвертый фонтан взрыва. Он был почти не слышен из-за жуткого визга, хрипа и
стона несчастных свиней, бессмысленно мечущихся по полю в поисках жизни и
натыкающихся на неумолимую смерть...
Тридцатого марта 1945 года на пустынном вокзальном перроне маленького
польского городка стоял пожилой толстенький начальник станции, трясся, как
огородное пугало на ветру, от страха, тоски и безысходности и ждал прибытия
немецкого эшелона. Кроме него, на перроне не было ни одной живой души.
Не сходя с места, начальник станции умудрялся все время производить
какие-то не совсем осмысленные механические движения - он нервно переступал,
покачивался, крутил головой, расстегивал и застегивал свою форменную
тужурку, поправлял фуражку, тихонько охал и постанывал от ужаса. И если бы
он не стоял на месте, будто приклеенный к серому перронному бетону, про него
можно было бы сказать, что он мечется из угла в угол.
Далее для ознакомления