Владимир Кунин
Старшина
OCR Сергей: [email protected]
"Владимир Кунин. Пилот первого класса; Старшина; Клад: Повести": АСТ,
Транзиткнига; Москва; 2004
ISBN 5-17-023043-5, 5-9577-1143-8
Владимир Кунин
Старшина
Был март сорок четвертого, грязная снеговая слякоть и страшный
завывающий рев подбитого танка "Т 34". Он вертелся на одном месте, на
уцелевшей гусенице, разбрызгивая вокруг себя грязный снег и случайную
смерть. Пулеметы его били неприцельно сквозь желтое пламя и черный дым
горящего солярового масла.
Откинулся верхний люк, и из башни высунулся объятый пламенем человек.
Он что-то кричал и вслепую палил из автомата вокруг себя. А потом - то ли
потерял сознание от ожогов, то ли был настигнут пулей - выронил автомат и,
как тряпичная кукла, повис смрадным дымным факелом на орудийной башне.
Под танком что-то грохнуло, взметнулся светлый язык огня, и танк
прекратил свою нелепую пляску.
Вскинулись передние люки, и обожженный кряжистый человек стал поспешно
вытягивать из танка третьего, еще живого, маленького и худенького. Маленький
горел и плакал в голос, а кряжистый, пользуясь тем, что танк остановился
задом к немцам, мгновенно вытащил худенького и скатился с ним в грязную
снеговую лужу. Маленький горел и плакал, а кряжистый лихорадочно валял его в
снегу, накрывал своим телом, пытаясь потушить на нем огонь, и когда сбил
пламя с его комбинезона, потащил волоком в сторону от горящего танка.
Немцы не заметили их, потому что в ту секунду внутри танка стали
рваться снаряды и взрывом сорвало башню вместе с орудием.
Кряжистый потащил маленького в неглубокую ложбинку, притаился и прижал
его к себе. Это был парнишка лет семнадцати.
- Старшина... - всхлипнул парнишка, и его худенькое тельце затряслось
от рыданий.
- Тихо, - приказал кряжистый и поволок парнишку по грязному снегу.
- Старшина!..
- Да тут я, вот он я! Чего блажишь?! - задыхаясь, проговорил кряжистый,
продолжая тащить паренька в сторону от полыхающего танка.
Старшина остановился, подтянул к себе легкое мальчишеское тело и
увидел, что паренек умер.
Старшина прижал его к себе, и в ушах у него прозвучал тоскливый,
предсмертный мальчишеский крик: "Старшина!.."
* * *
Было лето сорок четвертого, было тепло и безветренно, и по
госпитальному садику шатались легко раненные и выздоравливающие. Цеплялись к
молоденьким санитаркам и сестричкам, которые деловито шмыгали из одного
корпуса в другой. Сестры и санитарки полыценно огрызались, не стесняя себя в
выборе выражений. Раненые запахивали мышиные халаты, подтягивали кальсончики
с черными печатями госпиталя на самых видных местах, заламывали мудреные
шляпы и пилотки, состряпанные из газет, и, стараясь скрыть смущение, ржали
вослед языкастым девахам...
Длительное пребывание в госпиталях и больницах примиряет с нелепостью
госпитальной одежды. Выцветшие от частых стирок халаты, бесформенные
полосатые пижамы, кальсоны со штрипочками, тапочки без задников и почти
обязательное газетное сооружение на голове спустя месяц пребывания на
госпитальной койке начинают носиться с откровенной долей пижонства.
Сама собой определяется "мода", и от вынужденного больничного безделья
способ завязывания кальсонных тесемок, по-особому запахнутый халат,
кокетливо подшитый белоснежный подворотничок к полосатой пижаме становятся
несокрушимой движущей силой, определителем характера и воли и даже вырастают
в особое нравственное направление. И каким бы смешным и жалким это ни
показалось со стороны, раны от этого заживают быстрее, напропалую идет флирт
с младшим медперсоналом и даже ампутации переносятся менее трагично. И в
этом есть прекрасная победа Духа над Плотью, столь необходимая в условиях
мирных больниц и военных госпиталей, где так легко начать жалеть самого
себя...
... Под самым большим деревом госпитального садика врыт в землю
деревянный стол с лавками. Четверо забивают "козла". Один сидит в кресле с
колесами. Ног у него нет. Зато есть прекрасные ухоженные усы. У его партнера
вся голова в бинтах. Только один глаз и рот смотрят на свет божий. У
третьего - рука от плеча задрана и пригипсована к сложной конструкции из
проволоки. Во всех госпиталях такое сооружение называлось "самолет". Его
партнер по "козлу" - широкоплечий, кряжистый, с недоброй физиономией
старшина, который по весне горел в танке. Старшина играет стоя, опершись
коленом о скамейку.
Все четверо были давно сыгравшейся командой, никаких специальных
"доминошных" слов во время игры не употребляли, при неверном ходе не было
взаимных упреков, и ожесточенная борьба велась под самый что ни на есть
житейский разговор.
Собственно, в разговоре участвовали только трое. Старшина играл молча.
- Протез протезу тоже рознь, - сказал "самолет" безногому.
- Эт-то верно... - Безногий сделал ход, вытащил из кармана пижамной
куртки зеркальце и расчесочку и пригладил роскошные усы.
- Американцы самодвижущийся протез сделали. Скоро нам поставлять
начнут, - послышалось из забинтованной головы.
- По ленд-лизу, что ли? - спросил "самолет", глянул в свои костяшки и
добавил: - Мимо...
- А хрен их знает...
- Раз положено, пускай дают...
- Как же ты с бабой со своей теперь будешь? - рассмеялся "самолет". -
Во насуетишься!..
Безногий сделал еще один ход, снова вынул зеркальце, с удовольствием
провел расчесочкой по усам:
- Не боись, корешок, как-нибудь пристроюсь!
"Самолет" и забинтованный совсем развеселились, а старшина криво
ухмыльнулся, стукнул костяшкой по столу и хрипловатым тенорком, с оттенком
презрения сказал партнерам:
- "Рыба". Считайте бабки, чижики.
- Во гад! - удивленно сказал безногий и стал испуганно проверять свои и
чужие костяшки.
Со стороны госпитального корпуса раздался женский крик:
- Старшина!.. Кацуба! Старшина Кацуба!..
Кацуба нехотя повернул голову. Кричала молоденькая сестричка со списком
в руках.
- Оглох, что ли?! К замполиту!
Кацуба неторопливо снял ногу со скамейки, а сестричка закричала еще
громче:
- Старший лейтенант Симаков! Лейтенант Троепольский! Капитан Васин!
Старший сержант Бойко! К замполиту, живенько!.. Кацуба, тебе что, особое
приглашение?..
* * *
Их было человек пятнадцать, почти все одного возраста - не старше
тридцати. Кто капитан, кто лейтенант, кто сержант или старшина - не
разобрать. Халаты, пижамочки, замысловатые газетные треуголки. Все на своих
двоих. Ни бинтов, ни костылей. Все - вылеченные. Готовые к выписке. Днем
раньше, днем позже...
У майора, заместителя начальника госпиталя по политической части, белый
халат внакидочку, кулаком воздух рубит для убедительности, говорит горячо,
страстно, самую малость любуясь самим собой.
Все сидят, слушают. Стоят только двое - замполит у стола, Кацуба в
последнем ряду прислонился к дверному косяку.
Рядом с замполитом, тоже в халате внакидку, какой-то полковник с
абсолютно невоенным лицом. Все подтягивает и подтягивает сползающий халат.
Видно, не привык к такой форме одежды. Не то что замполит госпиталя. Тот в
халате - словно черкес в бурке. И говорит замполит выразительно и, как ему
кажется, очень доходчиво:
- Прошел самый страшный час войны!.. И народ наш преодолел трагический
пик напряжения всех человеческих сил в борьбе с врагом! Не за горами победа,
товарищи!.. Чем и объясняется такое замечательное и гуманное решение
командования снять рядовой и сержантский состав тысяча девятьсот двадцать
шестого и тысяча девятьсот двадцать седьмого годов рождения с передовой ряда
фронтов. Сохранить от случайной пули, от Далее для ознакомления