Владимир Кунин
Пилот первого класса
OCR Сергей: [email protected]
"Владимир Кунин. Пилот первого класса; Старшина; Клад: Повести": АСТ,
Транзиткнига; Москва; 2004
ISBN 5-17-023043-5, 5-9577-1143-8
Владимир Кунин
Пилот первого класса
Герои этой повести - ее авторы.
Каждый из них будет сам рассказывать о себе и о том, что происходило на
его глазах. Иногда об одном событии мы услышим от нескольких человек, и, как
это бывает обычно, оценки окажутся неодинаковыми. Тогда мы, естественно,
сами попытаемся понять истину и на какое-то время станем участниками этих
событий.
По всей вероятности, в рассказе одного мы услышим уже знакомые
интонации другого: кому-то покажется, что эти люди очень похоже острят,
негодуют, радуются...
Это происходит потому, что герои нашей истории тесно и неразрывно
связаны друг с другом, служат одному и тому же делу и веруют в одну и ту же
высшую силу - в авиацию...
СЕЛЕЗНЕВ
По хорошей погоде метрах в пятистах от земли потихоньку топает самолет
под названием "Ан-2"...
А в кабине его, там, где должны сидеть два пилота, сижу я один,
командир отдельной Добрынинской авиаэскадрильи, товарищ Селезнев Василий
Григорьевич.
Мне тридцать девять - тот самый возраст, когда человека моего склада
начинает тянуть на кокетливую беспощадность к самому себе и мучают
постоянные попытки разглядеть собственное нутро.
Про таких, как я, женщины говорят "представительный мужчина". За
последние несколько лет я слегка располнел. Но рост у меня вполне
приличный - сто восемьдесят два, и эта полнота меня ничуть не портит. Вот
разве только лицо, когда я надеваю наушники, становится чуточку бабьим.
Дужка наушников плотно прижимает волосы, приплюскивая голову сверху, а сами
наушники расширяют мою физиономию. И хотя я понимаю, что это всего лишь
оптический обман, этот обман мне не очень нравится.
Вообще-то на "Ан-2" одному летать не положено, но вторых пилотов у нас
почти всегда не хватает, а у меня есть специальный допуск - разрешение
летать одному. Такие разрешения даются только очень хорошим летчикам. Очень
опытным. А я как раз именно такой. И хороший, и опытный.
Год тому назад со мной в несколько рейсов ходила одна пожилая
москвичка - специальный корреспондент столичного журнала. Не знаю, что ей
там поручила редакция - то ли "вести из глубинки", то ли "портрет
современника", то ли еще что-нибудь в этом роде, но получилось у нее вполне
пристойно, хотя и слегка по-дамски: "... Его профессионализм угадывается по
мелочам: по тому, как он сидит за штурвалом - легко, свободно; по
расслабленному галстуку и расстегнутому воротничку рубашки; по спокойным,
внимательным глазам Селезнева; по тому, как он смотрит на землю, на приборы,
как красиво, почти незаметно работает штурвалом, как привычно передвигает
рычаги сектора газа и шага винта на пульте. Даже по тому, как он говорит с
Землей: ларингофоны у него не застегнуты на шее, а просто висят на штурвале.
И когда нужно сказать что-то Земле, Селезнев снимает их, прижимает к горлу
и, поглядывая на горизонт, говорит Земле всякие свои авиационные слова. Вот,
пожалуйста: что-то пробормотал в ларинги, улыбнулся, посмотрел на приборы и,
насвистывая, начал снижение..." Ну и так далее...
В общем, все довольно грамотно, о нас пишут куда хуже. Не ругают, а
просто пишут бездарно - барабан и литавры. Есть несколько профессий, которые
ругать в печати не принято. Ну и наша в том числе... Так что эта журналистка
еще оказалась на высоте. Занятная она... Очень занятная. Мы с ней на одной
"точке" часа два просидели - мне вылета не давали, погода расхандрилась, -
так она мне рассказала, как в сорок втором году она Омскую бронетанковую
школу кончала и механиком-водителем на "Т-34" до Студзянок дошла - это около
ста километров от Варшавы...
Когда журнал с ее статейкой вышел, я, конечно, от начальства легкий
втык получил и за расслабленный галстук, и за расстегнутую рубашку, и за
ларингофоны, висящие на штурвале. У нас такие штучки не очень любят. Ни для
кого не секрет, что и то, и другое, и третье имеют место, но дело это наше,
келейное, и предъявлять свою расхлябанность широким слоям трудящихся нечего!
"В смокинг вштопорен, побрит что надо..." - вот показательный образ
сотрудника Министерства гражданской авиации. А то, видите ли, ему
ларингофоны на шее лень застегнуть!..
... Пора начинать снижение. И пока самолет будет терять высоту, в моей
голове пронесутся легкие и приятные мысли, совершенно не мешающие отсчету
оставшихся до земли метров и не отвлекающие от такого сложного момента, как
посадка. "И это еще одна из черт высокого профессионализма Василия
Григорьевича..." - как написала бы эта столичная журналистка.
А думаю я в первую очередь о самом себе. И обо всем остальном, что
связано со мной самим. Однако мысли мои, столь четко направленные только к
собственной персоне, не должны ни у кого вызывать даже малейшего
раздражения. Я обладаю достаточным запасом юмора, и прекрасная ироничность
защитного цвета, с которой я воспринимаю все свои достоинства и успехи, дает
мне право думать о себе как угодно и сколько угодно.
Три года назад я привез в этот чистенький, ухоженный городок Катерину -
ей тогда было двадцать семь, трехлетнюю Ляльку, несколько чемоданов и приказ
начальника территориального управления гражданской авиации о моем назначении
командиром отдельной Добрынинской авиаэскадрильи.
С легкостью, удивительной для большого города и абсолютно естественной
для маленького, Катерина сразу же получила место врача эскадрильи, а
Лялька - с невероятным трудом, что характерно для маленьких городов, - место
в детском саду.
Я знал, что в управлении меня считали лучшей кандидатурой на должность
командира вновь организованного подразделения. У меня были прекрасный
послужной список, большой налет часов, значительный опыт работы в сложных
горных условиях, где истинная высота полета зачастую на полторы-две тысячи
метров меньше приборной, и еще масса необходимых для командира достоинств. Я
был исполнителен и неназойлив, я не досаждал начальству рапортами о переводе
в "большую" авиацию, точно следовал всем инструкциям и наставлениям и был
морально устойчив.
Кроме всего, я принадлежу к той счастливой категории людей, которые в
одинаковой степени нравятся и мужчинам, и женщинам. И, что самое главное, я
научился так легко и незаметно пользоваться своим обаянием, так тонко сделал
его основным принципом общения и с начальниками, и с подчиненными, что и те
и другие не могли на меня нарадоваться. Причем, ведя себя таким образом с
начальством, я не преследовал никаких корыстных целей. Просто я доставлял
удовольствие начальству иметь такого подчиненного, как я.
Ну а мои подчиненные уже через год стали приписывать мне целый ряд
благородных поступков, которых я не совершал, смелых, лихих словечек,
которых я не произносил, и удивительных историй, в которых я не участвовал.
Это ли не признание авторитета командира?! Мало ли подобных примеров знала
история?
Когда же слухи об этих словечках и поступках доходили до моих
собственных ушей, я начинал так весело отказываться от них, так был ироничен
к самому себе, что люди уходили от меня совершенно покоренные мною и
убежденные в том, что именно я и есть истинный герой всех этих легенд... Так
мудро, ничем не отягощая свою совесть, я выигрывал раунд за раундом.
... Когда до земли оставалось метров триста, слегка тряхнуло двигатель.
И тут же со мной произошла обычнейшая история: малейшие изменения в режиме
работы мотора чуть ли не коренным образом меняют направление моих мыслей. Я
начинаю думать о паршивой ремонтной базе, о размытых Далее для ознакомления