Михаил Эммануилович Козаков
Мещанин Адамейко
OCRBusya
"Михаил Козаков "Избранное"": Гудьял-пресс; Москва; 2002
Михаил Эммануилович Козаков
Мещанин Адамейко
ГЛАВА I
Что больше всего заставляло чувствовать некоторую необычность в том
человеке, это - его возраст.
И впрямь, года Ардальона Порфирьевича Адамейко меньше всего могли
служить объяснением его душевного состояния и убеждений: тогда, когда
фамилия Ардальона Порфирьевича во второй раз и последний раз попала в
газету, - ему было только двадцать девять лет.
Помнится, возраст Ардальона Адамейко нисколько почти не интересовал ни
состав суда, ни защитника. Да это было, может быть, и понятно, потому что на
скамье подсудимых сидел человек, никак не старавшийся отрицать своего
преступления и говоривший о нем просто, очень подробно, и суд, убедившись в
его вменяемости и совершеннолетии, вынес свой карающий приговор, вполне
соответствовавший обстоятельствам дела...
Но тут же нужно сказать, что Ардальон Адамейко не убивал, хотя суд и не
допустил ошибки, посчитав его убийцей.
Ардальон Адамейко не мог убивать, - в этом он по-своему остался верен
своим убеждениям. Но о них он ни слова не сказал в самую ответственную
минуту своей жизни, и потому судьи - три внимательных, честных человека -
прошли мимо его возраста. Иначе, отсчитав последние девять лет, они
вспомнили бы, что революцию Ардальон Порфирьевич встретил двадцатилетним
юношей, никак не обещавшим всей своей жизнью стать преступником - и таким
отталкивающим.
Впрочем, мы значительно опередили события, о которых нужно
рассказывать, и, может быть, тем самым вызвали уже у читателя явно
недоброжелательное и враждебное отношение к Ардальону Порфирьевичу, которого
хотя сами и не жалеем, по не можем представить так сухо и односторонне, как
это было сделано в газетном отчете о его деле.
Поэтому пусть простит нам читатель это "забегание вперед" и вернется
теперь к тому дню и часу, когда Ардальон Порфирьевич Адамейко завел
случайное знакомство с безработным типографским наборщиком Федором Суховым.
Знакомство это состоялось так.
В августовский ветреный вечер, взмокший от тягучей и почти непрерывной
дождевой сыпи, Ардальон Порфирьевич Адамейко медленно и - как сам потом
рассказывал - бесцельно бродил по Забалканскому проспекту, расположенному
недалеко от маленькой С-ской улицы, где жил. Был тот час, когда закрывались
уже магазины, и последние покупатели торопливо уносили с собой различные
свертки, пряча их заботливо - от дождя и проворных рук малолетних
беспризорных - под полы пальто, в портфели или корзинки.
Возле каждого освещенного места, у каждой витрины и вывески торчали
нищие, инвалиды, уличные попрошайки и просто любопытные молчаливые люди,
неизвестно чего ждавшие у бемского стекла магазинов.
Верещал и мягко грохотал трамвай; уныло, и не веря уже в свой голос и
успех, выкрикивал вечернюю газету газетчик; изредка свистел пронзительно,
блюдя порядок, хозяин перекрестков и панели - постовой милиционер;
сторонился с опаской прохожий пробегавших совсем близко желтых
щупальцев-глаз хлюпающего по мокрой мостовой автомобиля.
Улица торопливо дышала.
Ардальон Порфирьевич, не торопясь, подходил к углу, чтобы свернуть уже
в ту сторону, где расположена была С-ская улица. Нужно было перейти на
противоположный тротуар, и, может быть, Адамейко это и сделал бы, если бы не
одно случайное обстоятельство, - впрочем, такое обычное на улицах всякого
большого города: на перекрестке, завернув моторный вагон на проспект, а
прицепной оставив еще на боковой улице, застрял, нетерпеливо звоня, трамвай.
Путь его - и всех прохожих тем самым - был загроможден испортившимся на
некоторое время грузовиком, почти поперек стоявшим на рельсах.
Ардальон Порфирьевич невольно остановился на углу. Мог ли он тогда
предполагать, что такое случайное и совсем обычное обстоятельство будет
иметь потом в его жизни такое важное и роковое значение?
Ардальон Порфирьевич мог бы, конечно, как и многие другие прохожие,
обойти сзади прицепного вагона и продолжать свой путь, но он никуда не
торопился и потому этого не сделал. На самом углу помещалась ярко освещенная
булочная-кондитерская, и у входа в нее, ежась под мелким дождем, шевелился
такой же кустик людей, как и у других магазинов. Неожиданно, но вначале -
без особого любопытства, взгляд Ардальона Порфирьевича остановился на двух
маленьких фигурках, вплотную приставивших свои лица к стеклу вторых входных
дверей. Стоя так, дети были защищены от дождя и ветра и были первыми, кому
выходящие из кондитерской могли бы оставить подаянием дешевую копеечную
медь.
Так оно и было в большинстве случаев, и нищие, стоявшие у первых дверей
на улице, не без основания могли ворчать по адресу этих двух маленьких
фигурок, получавших в первую очередь щедроты от сытых покупателей. Более
сильные, взрослые, давно бы могли отогнать детей от этого выгодного места, -
и они это сделали бы, если бы их не сдерживало присутствие одного человека,
молчаливо стоявшего неподалеку от витрины. В этом Ардальон Порфирьевич, и
сам убедился, наблюдая в случайную минуту обоих ребятишек.
Какой- то подвыпивший инвалид попытался занять "выгодное место" и
прогнать своих маленьких конкурентов, но в ту же минуту поодаль стоявший
человек о котором мы уже упомянули, быстро подошел к инвалиду, решительно и
не волнуясь оттащил его к первой входной двери, и Ардальон Порфирьевич
услышал, как он коротким придушенным баском сказал:
- Детям - первый пропуск! Известно, законом даже...
- Зак-о-ном? А ты что, - инспектором над ими приставлен?
- Справедливость! - И он опять вернулся к своему прежнему месту у
витрины.
- Дитячий супчик! - кивнул в его сторону инвалид, подходя к стоявшему
близко Ардальону Порфирьевичу. - Гражданин, дозвольте папироску!
- Не курю.
- Жаль. Дитячий супчик, я вам говорю! - кивнул он опять на человека у
витрины, вынимая и кармана шинели коробку папирос. - Позорная специальность,
я вам скажу. Теперь много этих развелось паразитов: пятилетка какая-нибудь
жалостная слезно у граждан вымолит, а он у ей отбирает для своих взрослых
надобностей. Справедливость! Видал, какой Карла-Марс?! Вот что я вам скажу,
гражданин...
Но Адамейко его уже не слушал.
Он мог беспрепятственно продолжать свой путь, освобожденный уже
трамваем, но это, очевидно, не входило теперь в его намерения. Он повернулся
спиной к инвалиду и одну минуту пристально всматривался в человека, так
уверенно и решительно защитившего только что нищенствующих ребятишек.
Неизвестно, что сделал бы потом Ардальон Порфирьевич, - может быть,
мгновенно он перестал бы думать об этом человеке и завернул бы за угол
С-ской улицы, - но стоявший у витрины подошел вдруг опять к ребятишкам,
только что получившим милостыню от нескольких посетителей кондитерской, и
Ардальон Порфирьевич вновь услышал его густой, чуть рокочущий голос:
- Сдавай, Галька, а то еще потеряешь. И потом монета, может, грязная
бывает: ребенку, говорят, не заразиться б!... Давай, девонька... И ты,
сынок.
Он отобрал у них деньги и отошел на прежнее место.
"Боится заразы, каков?!" - усмехнулся про себя удивленный Ардальон
Порфирьевич.
- Вот узнаем-с... - почти уже вслух проговорил он. - И насчет твоей
справедливости... да... Каков ты...
Он вдруг подошел к витрине и, чуть пригнув в поклоне голову, обратился
к неизвестному:
- Адамейко, Ардальон Порфирьевич Адамейко. Это я... заинтересован
очень, потому три минуты бескорыстно наблюдаю...
- Не воспрещается, - коротко, и словно не удивившись, ответил тот. - И
продолжать можете, коли других занятий у вас не осталось.
Усмехнулся и Далее для ознакомления
