Евгений Степанович Коковин
Морская школа
Детство в Соломбале - 2
OCR и редакция: Андрей из Архангельска
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ГЕРОЙ ТРУДА
На первой весенней рыбалке дед Максимыч простудился и захворал. Болезнь
свалила старика в постель, и это, конечно, было для него большим горем.
Обидно лежать на кровати и прогреваться малиновым чаем, когда вода в речках
спала и проходит самое лучшее время рыбацкого промысла.
Течение на Северной Двине и на Кузнечихе стало совсем кротким. Начались
беломорские приливы и отливы: каждые четверть суток вода меняет свое
движение - то вверх идет по реке, то вниз.
Черемуха отцвела и завязала узелки для ягод. На дальних речонках
кувшинки уже распластали на водной глади, словно на столе, широкие листья -
зеленые блюдца. А пройдет неделя, другая - и водяные лилии раскроют свои
чистые и нежные фарфоровые лепестки. Движимые беспокойным течением, будут
покачивать крепкими головками ярко-желтые балаболки.
На берегах у самой воды поднялась осока. Трава эта злая, коварная:
сорвешь ее - руку до крови порежешь. В воде частый ситник встал и укрывает в
своих зарослях пугливые утиные выводки.
Птичьим пересвистом и пощелкиванием встречается утро в лесу и в
прибрежных кустарниках. А вечером, когда лежишь у затухающего костра,
назойливо тянется в тишине над самым ухом тончайшая комариная струна.
Взмахнешь рукой - и сорвется струна, а полминуты спустя опять: з-з-з-з...
Ничего нет более радостного и волнующего для рыбака, чем неожиданный и
сильный, как взрыв, всплеск крупной рыбы. Тут остается только гадать:
щука-злодейка за мелюзгой гоняется или красноперый язь на поверхности
резвится?
Впрочем, дед Максимыч в таких случаях долго не раздумывал и не гадал.
- Греби, Димка, к тому берегу! - говорил он мне чуть слышно и лукаво
подмигивал. - Сейчас возьмем ее, голубушку. Только тихо, не спугни!
И вот из карбаса заброшен невод. Деревянные лопаткообразные поплавки,
поддерживающие сеть в воде, расположились на реке полухороводом. А в
середине, там, где у невода матица, чуть покачивается главный поплав,
напоминающий маленькое седло.
Мы с дедом вылезаем на берег. Дед тянет одно крыло невода, я - другое.
Постепенно мы сходимся, торопливо вытягивая сеть. Главный поплав все
приближается и приближается к берегу.
- Ниже нижницу! - кричит дед и с ожесточением бросает ком глины в воду
перед главным поплавом.
Это для того, чтобы рыба, испугавшись, шла наутек и попадала в матицу.
А матица - такой мешок из мелкой сетки в середине невода, из которого рыбе
уже не выйти.
Вдруг бац! Вырвалась рыба из воды вверх, сверкнула серебряной чешуей и
перелетела по воздуху через поплавки - только ее и видели.
- Ах ты, лихорадка, ушла ведь! - досадует дед, а сам, склонившись в
воде, продолжает поспешно выбирать сеть.
В крыле ему уже попалась не успевшая уйти в матицу белобокая плотва. И
кто-то тяжелый и сильный буравит воду - окунь, а может быть, и налим. Эх,
только бы не шмыгнул под нижницу, не перепрыгнул бы через верхницу!
Разгораются рыбацкие страсти...
И все это видит и переживает дед Максимыч, хотя он сейчас и лежит на
кровати под дряхлым своим полушубком.
Как диво дивное, стоит за окном светлая северная ночь. Наступил тот
самый изумительный час, когда нет солнца, а заря заката слилась с зарей
восхода. Не спится старому Максимычу. Думает он и сетует на свою болезнь.
Привязалась она не в урочный час. Но все равно Максимыч ее пересилит, смерти
не дастся. Добро бы год-два назад, когда жизнь была такая - хоть ложись да
помирай. А теперь не то время, чтобы зазывать к себе старуху смертушку.
Смотри, сколько заботы о старике! Перед маем заходил Николай Иванович и
сказал:
- Особым постановлением тебе, Андрей Максимович, Советская власть
установила пенсию. И за квартиру теперь будете платить по самой малой норме,
как семья героя труда и пенсионера. Да не Орликову, потому что отныне этот
дом ему не принадлежит, а принадлежит коммунальному хозяйству, народу,
значит.
- Ну что ж, - ответил дед, - скажи спасибо Советской власти. Бывало
отовсюду гнали безногого старика, едва на месте сторожа-фонарщика держали, а
теперь Советская власть в герои труда произвела и пенсию назначила. Спасибо!
Дед помолчал, с благодарностью глядя на Николая Ивановича, потом
спросил:
- Ну, как дела у нашей Советской власти?
- Дел много, - ответил Николай Иванович. - Не унимаются враги. Польские
паны на Украину полезли. Киев захватили. Вот с ними покончим да Врангелю шею
сломаем, тогда жизнь будем устраивать. Много дела, Максимыч, очень много!
- Как не много, - согласился дед, - все разрушено, сожжено. Война - она
война и есть. Тут теперь сила великая нужна, чтобы все поправить.
- А у нас такая сила есть, Максимыч. Партия наша, Советская власть, а с
ними - народ. Эта сила все свершит!
...Однажды пришло деду письмо: "Андрею Максимовичу Красову". И в
письме: "Дорогой товарищ Красов! Комитет профессионального союза приглашает
вас на торжественное собрание, посвященное Международному празднику труда -
Первому мая".
За всю свою долгую жизнь ни разу не был дед Максимыч на торжественных
собраниях. Подумал: нужно идти, коли приглашают. Часа за два до начала
собрался и отправился.
В это время мы, ребята, наигравшись, сидели у ворот и разговаривали.
Костя Чижов сказал, что морская школа для соломбальских ребят будет открыта
осенью. Я показал друзьям книги, которые взял в детской библиотеке.
Вспоминали картину - в этот день в кинотеатре "Марс" был дневной сеанс для
ребят. Изменилась наша жизнь с тех пор, как прогнали из Архангельска
американцев, англичан и белогвардейцев.
Конечно, в жизни не все еще было хорошо, не все так, как нам хотелось
бы. Был тяжелый двадцатый год. Дома мы ели прохваченную морозом водянистую
картошку и хлеб с мякиной. Штаны у меня были, как говорится, заплата на
заплате, а сапоги совсем развалились и "просили каши". У Кости Чижова и у
Гриши Осокина одежда была не лучше моей.
И все-таки мы чувствовали себя почти счастливыми. А Костя постоянно
говорил:
- Погодите, не вдруг Москва строилась!
Вдруг к нашему дому подкатили дрожки.
Возница, не сходя с дрожек, говорит нам:
- Позовите-ка товарища Красова!
- Дедушку, что ли? - спрашиваю я. - Его дома нету, на собрание ушел.
- А какой он на вид? Может быть, я его догоню и хоть полдороги подвезу.
- Догнать его очень просто, а узнать еще легче. На деревянной ноге он,
старый и седой весь.
Возница погнал лошадь и настиг деда Максимыча на полпути, уже у
Кузнечевского моста.
- Садись, дедушка!
- Я так дойду. Непривычно на легковых кататься. Поспешай по своему
делу.
- Так у меня и дело - тебя на собрание доставить.
- Меня? - Дед усмехнулся и махнул рукой. - Обознался ты, милый.
- Нет, не обознался. Ты - Андрей Максимович Красов?
- Я.
- Тогда залезай поскорее. Мне еще надо за председателем потом поехать.
Влез дед на дрожки и сам не верит тому, что происходит. Ведь вот так,
из таких же дрожках, Орликов еще полгода назад катался. А теперь едет на
них, как хозяин, дед Максимыч.
Огляделся старик. Знакомых нет. Приметил вдали заводские трубы. Стоят
мертвые, не дымят. Пароходы у причалов на приколе - жизни на них не видно.
Дед Максимыч тяжело вздохнул.
- Что вздыхаешь, дедушка? - участливо спросил возница.
- Дак как не вздыхать! Суда-то без ремонта стоят, а на носу навигация.
Все порушено, все разорено. Трудно поправиться!
- Поправимся, дедушка, встанем на ноги, дай срок! Не тужи - завтра
праздник. Вот на собрании все скажут, как восстанавливать будем.
Приехал Максимыч на собрание, прошел в зал и сел на заднюю скамейку.
Недолго посидел - попросили его поближе пройти, и не в первые ряды, а прямо
на сцену Далее для ознакомления
