Редьярд Киплинг.
Могильщики
---------------------------------------------------------------
(C) Copyright Редьярд Киплинг
(C) Copyright перевод Михаил Бронштейн (m.bronstein АТ hotmail.com)
Date: 16 May 2007
---------------------------------------------------------------
When ye say to Tabaqui, 'My Brother!'
When ye call the Hyena to meat,
Ye may cry the Full Truce with Jacala -
The Belly that runs on four feet.
Jungle Law.
- УВАЖАЙТЕ СТАРОСТЬ!..
Это был низкий, вязкий голос, от которого по коже пробирал мороз. Он
звучал как что-то мягкое, распадающееся пополам. В нем был хрип, и стон, и
дрожь.
- УВАЖАЙТЕ СТАРОСТЬ!.. О ЖИТЕЛИ РЕКИ, УВАЖАЙТЕ СТАРОСТЬ!..
На широкой глади реки не было видно ничего, кроме стайки деревянных
барок под квадратными парусами, нагруженных строительным камнем. Они только
что прошли под железнодорожным мостом, направляясь вниз по течению. Неуклюже
сманеврировав, чтобы избежать песчаной косы, нанесенной за опорами моста,
барки проплыли мимо по три в ряд. И снова раздался жуткий голос:
- О БРАМИНЫ РЕКИ! УВАЖАЙТЕ СТАРЫХ И НЕМОЩНЫХ!..
Лодочник, сидевший на борту, повернулся, поднял руку и что-то сказал,
но это было не благословение. Поскрипывая в сумерках, барки поплыли дальше.
В гладкой как стекло поверхности широкой индийской реки, похожей больше
на цепь маленьких озер, чем на поток, отражалось песочно-красное небо с
желтыми и серо-фиолетовыми пятнами ближе к низким берегам. В сезон дождей в
реку впадали мелкие ручьи, но сейчас все их пересохшие устья были выше линии
воды. На левом берегу, почти под самым железнодорожным мостом, стояла
деревня из глинобитных, крытых соломой хижин. Ее главная улица была полна
скота, возвращавшегося по своим стойлам; эта улица шла прямо к реке и
кончалась грубой кирпичной лестницей, где люди, желающие совершить омовение,
могли входить в воду шаг за шагом. Это был гхат деревни Магер-Гхат.
Ночь быстро сгущалась над полями чечевицы, риса и хлопка в ежегодно
затопляемых низинах; над тростником, окаймлявшим изгиб реки; над лабиринтом
выпасов, начинавшимся за неподвижным тростником. Попугаи и вороны, откричав
свое на вечернем водопое, улетели от реки на ночлег, разминувшись с только
что вылетевшими батальонами летучих лисиц. Облака водоплавающей птицы со
свистом и гоготом опускались под прикрытие тростника. Здесь были гуси с
бочкообразными головами и черными спинами, разнообразные утки и кулики,
кое-где одиночный фламинго. Замыкал процессию неуклюжий аист-адъютант,
летевший с таким видом, будто каждый медленный взмах его крыльев был
последним.
- УВАЖАЙТЕ СТАРОСТЬ! БРАМИНЫ РЕКИ, УВАЖАЙТЕ СТАРОСТЬ!..
Адъютант повернул голову, изменил направление полета в сторону голоса и
тяжело приземлился на песчаной косе ниже моста. Тут стало видно, что это за
неприглядное создание. Сзади он смотрелся чрезвычайно почтенно, так как был
ростом со взрослого мужчину и порядком напоминал лысого пастора. Но спереди
все было по-другому. На его голове и шее, выглядящих как у запойного
пьяницы, не было ни единого перышка, а на шее под подбородком висел
отвратительный мешок голой кожи - вместилище всего, что был в состоянии
стащить его кайлообразный клюв. Осторожно переступив на своих длинных,
тонких ногах, он почистил клювом пепельно-серые хвостовые перья, бросил
взгляд через свое гладкое плечо и замер по стойке "смирно".
Маленький облезлый шакал, тявкавший от голода на невысоком обрыве,
насторожил уши, задрал хвост и поспешил через отмель по направлению к
адъютанту. Он был низшим в своей касте, - не то чтобы и лучшие из шакалов
были чем-то хороши, но этот был особенно жалок. Полунищий, полувор,
чистильщик деревенских свалок, то робкий, то наглый, он был исполнен
хитрости, которая никогда не приносила ему никакой пользы.
- Уф! - сказал он, выбравшись на косу и печально отряхиваясь. - Да
поразит красная парша всех собак этой деревни! Я получил по три укуса за
каждую блоху на моей шкуре, а за что? Я поглядел - лишь поглядел, прошу
заметить, - на старый башмак, лежащий в стойле. Что же мне, питаться
грязью? - Он почесал за левым ухом.
- Я слышал... - сказал адъютант голосом, звучащим как тупая пила по
толстой доске, - я слышал, что в этом башмаке был новорожденный щенок.
- Одно дело слышать, другое знать, - сказал шакал, который помнил
немало поговорок, услышанных по вечерам вблизи деревенских костров.
- Совершенно верно. И для вящей уверенности я позаботился об этом
щенке, пока собаки были заняты в другом месте.
- Да, они были очень заняты, - сказал шакал. - И мне теперь придется
какое-то время не соваться в деревню за объедками. Так в этом башмаке на
самом деле был слепой щенок?
- Он здесь, - сказал адъютант, косясь через свой клюв на полный
мешок. - Мелочь, но теперь, когда благотворительность в мире умерла, это все
же приемлемо.
- Ай! Мир в наши дни сделан из железа! - провыл шакал. Но тут его
беспокойные глазки заметили ничтожную рябь на поверхности воды, и он
поспешно продолжал: - Жизнь трудна для всех нас, и я не сомневаюсь, что даже
наш благородный повелитель, Гордость Гхата и Зависть Реки...
- Лжец, льстец и шакал, - все они вылупились из одного яйца, -заметил
адъютант, ни к кому не обращаясь. (Он и сам мог быть превосходным лжецом,
когда себя утруждал.)
- Да, Зависть Реки! - повторил шакал, повышая голос. - Даже ОН, я не
сомневаюсь, находит, что после постройки моста хорошую еду стало добывать
труднее. С другой стороны, хоть я никоим образом не сказал бы этого в ЕГО
благородном присутствии, - ОН до такой степени мудр и добродетелен, каковым
я - увы! - не являюсь...
- Когда шакал утверждает, что он сер, - как же черен должен он быть! -
пробормотал адъютант. Он не видел приближающейся ряби.
- ...что ЕГО еда никогда не иссякает... и следовательно...
Послышался тихий скребущий звук, словно лодка села на мель. Шакал
поспешно развернулся, ибо к существу, о котором он только что говорил,
всегда лучше находиться лицом. Это был семиметровый крокодил, панцирь
которого выглядел склепанным из котельного железа, украшенного шишками,
килями и гребнями. Желтые острия его верхних зубов слегка выдавались над
фигурно вырезанной нижней челюстью. Это и был тупорылый Магер, чье имя
носила деревня Магер-Гхат. Старше чем любой из жителей деревни, до постройки
моста он был чудовищем деревенского брода - убийца-людоед и местное божество
одновременно. Сейчас он лежал подбородком на отмели, удерживаясь на месте
почти незаметным колебанием хвоста, но шакал отлично знал, что один удар
этого хвоста в воде может вынести Магера на берег со скоростью паровоза.
- Что за удачная встреча, о Покровитель Бедных! - Шакал завилял
хвостом, пятясь при каждом слове. - Заслышав восхитительный голос, мы
явились в предвкушении приятной беседы. Моя бесхвостая самонадеянность и в
самом деле побудила меня говорить о тебе, пока мы ждали. Но я надеюсь, что
ничего из этого услышано не было.
Надо заметить, что шакал перед этим говорил как раз с тем, чтобы быть
услышанным, ибо он знал, что лесть - это лучший способ получить подачку.
Магер же знал, что шакал говорит именно с этой целью, а шакал знал, что
Магер это знает, а Магер, в свою очередь, знал, что шакал знает, что Магер
знает... и в результате они были очень довольны друг другом.
С хрюканьем и пыхтеньем старое чудовище вылезло из воды, бормоча себе
под нос: "Уважайте старых и немощных!.." Его раздутое бочкообразное туловище
продвигалось вперед на кривых лапах, а маленькие глаза под тяжелыми роговыми
веками на макушке треугольной головы горели как угли. Он залег на песке, и
даже шакал, хорошо знавший его повадки, невольно вздрогнул в сотый раз,
когда увидел, как точно Магер притворился выброшенным на косу бревном. Он не
поленился устроиться под тем же углом к воде, под каким лежало бы бревно Далее для ознакомления
