Борис Васильевич Изюмский
ГРАД ЗА ЛУКОМОРЬЕМ
Историческая повесть
...Поискати града Тьмутороканя...
"Слово о полку Игореве"
К ДОНУ!
На исходе первой недели Евсей Бовкун с детьми повстречал небольшую
валку. Он настиг ее под вечер на развилке - росстани, где расходились
дороги Соляного шляха.
Валка устраивалась на ночлег под голенастыми ивами, и Серко первым
самоотверженно бросился с громким лаем вперед к незнакомцам.
Навстречу Евсею шагнул приземистый черноволосый мужчина с длинными,
не по туловищу, руками и настороженным взглядом черных глаз. У мужчины
курчавились волосы даже в ушах и ноздрях. Короткие пальцы руки он положил
на рукоять ножа у пояса.
- Добривечер! - приветливо сказал Евсей, подходя к мажарам.
- Добрый, - сдержанно ответил черноволосый, не ведая, чего ждать от
этой встречи на ночь глядя.
Но, видно, его успокоил мирный облик Евсея и то, что к нему теснились
дети.
Колаш - так звали вожака валки - вел ее из Переяславля в Крым за
солью. С Колашом была его дочь Сбыслава, лет двенадцати-тринадцати. Она
сразу же подошла к Анне, и минутой позже Ивашка услышал, как сестра
зашептала скороговоркой:
- Ты одолень-траву находила?
Сбыслава покрепче Анны, рослая, но такая же востроносенькая,
белоголовая, с темными глазами, быстрыми и озорными. Переходя на
таинственный шепот, она спросила:
- А ты девять волшебных трав ведаешь?
Анна уставилась на однолетку озадаченно.
- Ну, разрыв-трава, нечуй-ветер, тирлича, плакун, адамова голова... -
зачастила Сбыслава, незаметно подмигивая Ивашке, призывая в сообщники, -
орхилин, прикрыша...
- Ты от кого слышала? - восхищенно глянула Анна и потерла кулачком
свой маленький нос, словно различала уже запах этих трав.
- У меня бабка ворожихой была, - огорошила ответом Сбыслава и
чихнула, да так смешно: три раза быстро - чих-чих-чих.
Ивашка едва не рассмеялся. Девчонки отошли подальше, и теперь до
Ивашки долетали только обрывки слов:
- Плакун у озера... высокий, в стрелу... цвет багров... Как живот
заболит...
- Нет, ты мне про одолень-траву...
"Ну, спелись", - усмехнулся Ивашка, с интересом поглядывая на
отрочицу. Руки и ноги у нее в свежих ссадинах, щека - в золотистом пушке,
поцарапана.
- Вот таскаю за собой, - кивнув в сторону дочери, сказал Евсею
Колаш. - Матери у нас нет, а старшего сына князь загубил.
Глаза Колаша стали еще мрачнее и глубже.
У мажар, на костре, знакомо попыхивала каша.
- Сидайте с нами повечерять, - предложил Колаш.
Утишилась валка, уснули возчики и дети. Только Бовкун с Колашом сидят
у затухающего костра.
Где-то заухала выпь, заскрипел коростель. Потянуло прелью из близкой
балки. Прошумел крыльями стрепет. Вдоль дороги недвижно стояли косматые
цветы выродка.
- Ты куда замыслил податься? - выслушав печальную исповедь Бовкуна,
спросил Колаш и веткой поширял в костре, разгребая его.
- К Дону - Русской реке, - счастье попытаю. Может, там от
кровопивцев, злобы их неутоленной отвяжусь, - глухо ответил Евсей и
широкой ладонью растер грудь: что-то в последнее время стало у него сердце
болеть.
- На Дону тоже не мед, - раздумчиво сказал Колаш. - Хотя место
пчелисто, рыбно, всякими земными семенами родимо. Да кругом степь рыщет,
того и гляди, вспотрошит. - Колаш помолчал. - Я б и сам побег куда глаза
глядят, - наконец сказал он тоскливо, - вот еще раз судьбу спытаю...
Из-за елани - редколесья - взошла луна. Резко пахла кузьмичова трава.
Низко пролетел - к вёдру - жук, помотыляла перед угасшим костром и улетела
в ночь бабочка "мертвая голова".
- Сына-то твово - за что?.. - спросил Евсей.
Колаш стиснул зубы:
- Была б спина, а вина найдется. Кровь проливают, как воду.
- Когда земля в покое станет не кручинна?! - как стон, вырвалось у
Бовкуна.
Колаш снова умолк, потом сказал угрюмо:
- Когда от камня плод будет... - И посоветовал: - Ты бы, Евсей, лучше
за лукоморье пробился.
- Как идти туда? - поднял голову Бовкун.
- Да по-над Доном, до Сурожского моря. А дале - по берегу Сурожского,
лукоморьем - к морю Русскому*. Меж ними и лежит тот град... Тмутараканью
зовут, а иные - Таматарха... Сказывают, по-сарацински это "складочное
место", а по-грецки - "соленье рыб". Двадцать разноязыких народов там
живет, а боле всего - русских, и град все ж нашей земли, щит ее на дальней
заставе...
_______________
* Черное.
- Про Тмутаракань я слыхал, - сказал Бовкун, а сам подумал: "Может,
то и есть мой Солнцеград?"
- Место богатейшее, - продолжал Колаш, - с голоду не помрешь... И
тепло завсегда... А только дальше обходи на Дону Белую Вежу - там из Киева
беглых ловят... Да Азак, он возле лукоморья, минуй... Сказывают, половцы
народ хватают, в полон грекам продают...
За тот месяц, что шел Бовкун с валкой к острову Хортица, его дети
сдружились со Сбыславой. Была она смышленой, бесстрашной. Запросто хватала
руками ужей - Анна только повизгивала восхищенно, - не боясь, переходила
броды, вместе с Ивашкой наперегонки взбиралась на деревья. Как-то сказала
ему:
- Ты сердитыш?
Ивашка даже обиделся:
- Надумала!
- А что брови грозно супишь? - не успокаивалась, словно поддразнивая,
Сбыслава.
- Сейчас плясать пойду, - теперь уж действительно рассердился
Ивашка. - Это у тя нрав взбросчивый.
Сбыслава метнула быстрый взгляд:
- Смотря для кого!
А с Анной она поменялась нашейными крестиками. Обнимая, сказала:
- Мы теперь посестрились. - Лукаво поглядела на Ивашку: - А тебя в
братики не примаю.
- С чего ж это?
- Сам ты взбросчивый!
"Вот и моя Аленка в девках такой же была", - подумал Евсей.
Но вдруг словно сжалилась Сбыслава над Ивашкой, над видом его
растерянным.
Весело, добро улыбнувшись, сказала:
- Да ты близко к сердцу не бери, пошутила я...
Удивляясь такой быстрой смене настроения и почему-то радуясь этому,
Ивашка посветлел, охотно пошел на примирение:
- Ни к чему нам ссоры перед прощанием...
На виду у острова Хортица с его огромным священным дубом пришла пора
расставаться.
- Все же прижмусь я к Дону, изноровлюсь, - сказал Бовкун под вечер
Колашу, когда они опять вдвоем сидели у костра. - Вот только... - Евсей
замялся, покрутил светлый ус, потом, словно решившись, закончил: - Есть у
меня подвески ушные, жены покойной... Друг Васята говорил - камни
дорогие... А он им цену знал... Может, сладимся? Надо мне кое-что в
дорогу.
Колаш подержал на ладони подвески. В свете луны камни играли
заманчиво.
Он дал Бовкуну сети, топор, лук со стрелами, полторбы сухарей.
- Боле не могу, - сказал, словно извинялся.
Утро выдалось тихое, румяное. Замерла стена травостоя в белом инее,
будто вспотела во сне. Красовалась своими притворными цветами боярская
спесь.
Просвистел пронзительно скворушка в березовой дубраве, прочистила
горло зорянка. Еще досматривали предутренние сны луговые степи-переполянья
в праздничном весеннем наряде из голубых ирисов и ярко-оранжевого
горицвета.
И так защемило сердце Евсея: куда побредут они от этой родимой красы?
Что ждет их на неведомых путях-дорогах?
Широкое лицо Евсея стало печальным.
Терся о ногу Колаша Серко, обнимались, прощаясь, Анна со Сбыславой.
Хмурился в стороне, покусывая губу, стараясь не показывать, что жаль ему
расставаться, Ивашка.
Колаш обнял Евсея:
- Ну, вали. Гляди, и я когда прибьюсь к тем местам. Вали. С богом.
Может, и впрямь долю найдешь...
Качнулись, сдвинулись, словно нехотя наматывая дорогу, колеса мажар.
Закосили ногами волы...
Евсей с детьми еще долго стоял, глядя вслед валке. Потом, удобнее
подсунув вверх торбу на спине, шагнул по тропе влево.
Еще более месяца пробирался Бовкун с детьми по новым
Далее для ознакомления