Александр Степанович Грин
ГОСТЬ
----------------------------------------------------------
М.: Изд. "Правда". 1980. Собрание сочинений в 6 тт. 1 т.
OCR: Svan http://svany.narod.ru
----------------------------------------------------------
I
Я пришел по делу к товарищу и застал его читающим свежий номер
революционного журнала "Красный Петух". Он сидел перед столом, грыз ногти,
обдумывая кипучую аргументацию автора передовой статьи, направленной против
социал-демократов, и был так погружен в это занятие, что не заметил моего
прихода. Я хлопнул его по плечу, он вскочил, уронил очки и сейчас же
успокоился.
- Чего вы ходите, как кошка?! Смотрите, что пишут мерзавиы
социал-демократы! Идиоты! Туполобые марксисты! Антиколлективистические
черепа! Вороны! Кукушки!
Он, вероятно, еще долго бы ругался, огорченный поведением друзей из
марксистского лагеря, если бы я кротко не заметил разгоряченному и
вспотевшему человеку:
- Не стоит волноваться, Ганс. Бросьте их.
- Вы думаете? Ведь что возмутительно...
- Ганс, как быть с забастовкой? Нужно собраться еще раз. Дело в том,
что социал-демократы не желают бастовать одновременно с нами! А это может
внести раскол. Если мы назначим завтра - они забастуют послезавтра; если
решим бастовать послезавтра-они бросят работу завтра. Все это с целью
представить нас партией, не имеющей реальной силы. Очень интересно!..
Ганс вытянул на столе свои мускулистые, волосатые руки и сморщился.
Потом, откладывая в сторону "Красного Петуха",сказал:
- Я же говорил, что они мерзавцы! В ≤ 00 "Искры", страница пятая...
- Отложите на время "Искру". Что сейчас делать, а?
- Что делать? А... знаете, мы соберемся и... вот, все это обсудим...
Но, ведь, еще Каутский в "Аграрном воп..."
- Ганс?!
- А? Да... Но, видите ли, я не могу равнодушно... Третий том
"Капитала"...
- Слушайте, ведь это же из рук вон! Я уйду, или давайте говорить о
деле!..
В комнате было сумрачно и прохладно, а в окна глядел июль, жаркий,
пыльный, грохочущий. Я ожесточенно доказывал, что нужно устроить собрание
комитета сейчас же, немедленно, что мы не можем идти "в хвосте" и т. д.
Ганс слушал и утвердительно кивал головой. Когда я кончил и перевел дух, он
подвинул к себе пепельницу и, стряхивая папироску, сказал:
- Да-а... Между прочим: последняя статья в "Фабричном Гудке"...
Читали вы? Проклятые социал-демократы пишут...
Я не успел рассердиться, так как за дверью раздались тяжелые, мерные
шаги и незнакомый голос спросил:
- Позволите войти?
Болван Ганс, вечный книжный червь Ганс сказал: - "Войдите!" - раньше,
чем я успел спрятать злополучного "Красного Петуха". Он так и остался
лежать на столе, в раскрытой книге, и на обложке его крупными буквами было
напечатано черным по белому: "Красный Петух"...
Что ж? Пусть входят чужие и смотрят, как повергаются в прах основные
законы конспирации. Если Ганс желает когда-нибудь попасть впросак таким
образом, - его дело.
Когда отворилась дверь и тихо, конфузливо улыбаясь, вошел молодой
полицейский офицер, - я быстро развернул альбом с фотографиями и, глядя на
усатое лицо какого-то господина, успел сказать:
- Что за пикантная женщина!
- Здравствуйте, г-н Гребин... - быстро, мельком оглядываясь,
заговорил посетитель. - Собственно говоря, я вас побеспокоить пришел насчет
маленького дельца...
Он нерешительно, неловким движением протянул руку, как бы опасаясь,
что она повиснет в воздухе. Ганс густо покраснел и, растерявшись, пожал ее.
В мою сторону полисмен ограничился чрезвычайно учтивым поклоном и
продолжал:
- Видите ли - суть эта самая, так сказать, - такая... г-н пристав
просят вас пожаловать к нему сегодня. Вот повесточка... Будьте так добры -
расписаться.
- Садитесь, чего же вы стоите? - процедил Ганс.
Небрежно, стараясь казаться беззаботным и непринужденным, он подвинул
стул, и полицейский со словами: "Благодарствую, воспользуюсь вашей
любезностью", - боком присел к столу. Раскрытая книга с номером "Красного
Петуха" лежала перед его глазами. Я стиснул зубы, мысленно обливая Ганса
ушатом отборной брани, и стал разглядывать посетителя.
У него было худое, продолговатое лицо, рыжеватые усики, часто
мигающие светлые глаза и белые, коротко остриженные волосы. Одной рукой он
механически дергал портупею шашки, выпячивая грудь, другой уперся в колено
и застыл так, рассеянно оглядывая стол. Через мгновение глаза его
остановились на развернутой книге, мотнулись и замерли, прикованные
крупным, ясным заглавием журнала.
Взволнованный Ганс ожесточенно ткнул пером в повестку и прорвал
бумагу.
- Леший! - вскричал он, - перо не годится. Не пишет. Дайте-ка ваш
карандашик... Есть у вас?
Он повернулся ко мне и, пока я вынимал из записной книжки карандаш,
полицейский смущенно перебегал взглядом с затылка Ганса на обложку журнала.
Потом медленно, осторожно закрыл книгу и вытянул ноги, рассматривая потолок
комнаты.
- Карандашиком, знаете, неудобно... - виновато протянул гость. - Уж
будьте добры - чернильцами...
- Не искать же мне сейчас перьев, - недоумевающе буркнул Ганс. - Да и
не знаю, где они. Как же быть?
- А вы... того... - оживился полицейский, улыбаясь и взглядывая на
меня, - карандашик в чернильца обмакните и этаким манером распишитесь...
- А ведь в самом деле! - рассмеялся Ганс. Затем он спросил:
- Зачем меня просят в участок?
- А... так, пустяковина. Насчет подписки о невыезде.
- А-а... ну, вот-с, получите... Полицейский встал.
- Так до свидания, - сказал он, надевая фуражку. - Будьте
благополучны...
- Вам того же...
Он вышел, тихо притворив дверь.
- Вот дубина! - сказал Ганс, подмигивая мне и весело потирая руки, -
ведь тут около него лежал номер "Красного Петуха"! Вы взяли его? Я думаю,
что он не заметил, а?
II
На другой день началась забастовка. Я проснулся рано, с смутным
предчувствием наступающих событий, но ни тревога, охватившая меня в первую
же минуту пробуждения, ни сознание важности момента не могли уничтожить
яркого, солнечного блеска и зеленого шума старых лип, смотревших в окно.
Наскоро, обжигаясь, я выпил чай и вышел, охваченный жутью тревожной
атмосферы.
Улицы, залитые светом, были пусты и тихи: лавки и магазины закрыты.
Кое-где мелькали бледные, озабоченные лица блузников. С грохотом и звоном
проскакала казацкая сотня в белых, запыленных рубахах; прошел тяжелый,
медленный взвод городовых. В отдалении стонали гудки бастующих фабрик и
заводов.
Путь мой лежал через городской сад. И здесь, как на улицах, было
пусто. Оживленно щебетали птицы; пробежал мальчик, размахивая газетами,
прошел сторож с лейкой. Вдруг, впереди, за крутым поворотом тенистой аллеи
раздались крики, топот, и на площадку выскочил молодой бледный рабочий, без
шапки, в синей, разорванной блузе, с окровавленным, вспотевшим лицом. Он,
задыхаясь, бежал к кустам крупными, изнемогающими шагами. Голубые, отупелые
от страха глаза беспомощно метались вокруг.
В двух шагах от него, размахивая обнаженной шашкой и заливаясь трелью
полицейского свистка, бежал мой вчерашний знакомей, весь красный от злобы и
напряжения. Он, видимо, нагонял рабочего. Еще далее, нелепо размахивая
локтями и отставая, топали тяжелыми сапожищами двое городовых.
Я посторонился. Рабочий, без сомнения, изнемогал. Пробежав еще
несколько шагов, он вдруг остановился, прижимая руки к груди, шатаясь и
выпучив глаза. В тот же момент полицейский подскочил к нему, размахнулся и
наотмашь ударил кулаком в шею.
- Беги, сукин сын, беги! - зашипел он, замахиваясь шашкой.
Бедняга ткнулся в кусты и механически, полусознательно отбежал
вперед. Потом судорожно вздохнул и, собрав последние Далее для ознакомления
