Борис ФРАДКИН
НАСТОЙКА ИЗ ТУНДРОВОЙ СЕРЕБРЯНКИ
Вежливый стук в дверь. Я отрываюсь от книги, встаю и на цыпочках, чтобы
не разбудить спящую мать, пересекаю комнату. За дверью -- дядя Костя, наш
квартирант.
-- Виталий, -- шепчет дядя Костя, -- пойдём ко мне.
Я с сожалением поглядываю на книгу, раскрытую на самом интересном месте.
Четверть второго ночи. Дядя Костя чем-то взволнован, нервно потирает руки,
переступает с ноги на ногу. Обычно он ложится спать с курами и поднимается с
петухами.
Я осторожно прикрываю за собой дверь.
В комнате квартиранта знакомый мне беспорядок. На столе, на стульях, на
окне пучки сушёных трав. Три шкафа у одной стены наполнены пакетиками,
мешочками, коробочками, склянками с настойками и отварами. Три шкафа у
другой стены набиты книгами -- тут и биология, и фармакология, и физиология,
и гомеопатия, и академические сборники, и множество справочников.
Дядя Костя -- гомеопат. Он поселился в нашем особнячке два года назад.
Ему за пятьдесят. Это ещё крепкий, коренастый и очень покладистый человек.
Лицо у него скуластое, и, когда он говорит, вдоль лба ложатся складки,
мелкие-мелкие и много-много, а глаза прищуриваются, становятся задумчивыми.
Профессию гомеопата дядя Костя унаследовал от своей бабки, прослывшей в
глухом уральском селе колдуньей.
Конечно, сам я в медицине разбираюсь не очень-то. Для меня современная
медицина -- это кобальтовые пушки, изотопы, рентген и полный союз с
кибернетикой. И всё же, мне кажется, дядя Костя даст сто очков вперёд любому
профессору -- хоть терапевту, хоть невропатологу. С книгами он не
расстаётся. Если бы я так же сидел над учебниками, я бы техникум с отличием
закончил.
До последнего времени дядя Костя жил в районе. Там его за незаконное
врачевание травами привлекали к судебной ответственности. Да, говорят, народ
за него дружно вступился, особенно те, кому он своими травами помог
избавиться от болезней.
Короче говоря, пригласили самоучку-гомеопата в областную клинику
показать силу своих трав. Для начала дали ему палату с больными экземой, да
ещё с такой хронической экземой, которая уже никакому лечению современными
методами не поддавалась.
Через десять дней в палате никого не осталось, все выписались
здоровёхонькие. Тут травами дяди Кости сразу исследовательские институты
заинтересовались.
Каждую весну, как только сходит снег, наш квартирант отправляется в
странствия по лесам. Мы не видим его по три, четыре месяца. Возвращается он
коричневый от загара, в порыжевших потёртых сапогах, в вылинявшей от дождей
и солнца одежде.
Вот и нынче он только что возвратился из тундры. Добирался туда на
вертолёте.
Дядя Костя подвёл меня к столу, взял стакан из тонкого стекла,
наполненный какой-то жидкостью, и протянул его мне.
-- Отпей. Глотка два-три.
Я с недоверием покосился на содержимое стакана, очень напоминающее
эмульсию алюминиевого порошка. Дядя Костя пробовал все отвары, которые
придумывал заново, хотя любой из них мог оказаться смертельным ядом.
-- А для чего? -- спросил я. -- Что ты хочешь на мне проверить? У меня
же нет никакой болезни.
-- Есть у тебя болезнь.
-- Да ну-у? -- деланно испугался я. -- Какая же?
-- Пей. После скажу.
Обычно улыбчивое лицо дяди Кости оставалось сосредоточенным и
нетерпеливым.
-- Пить?
-- Да не бойся же! Экий ты, честное слово.
Я касаюсь жидкости губами, пробую на вкус. Что-то тепловатое, терпкое,
вяжущее, не очень-то приятное. А дядя Костя не сводит с меня глаз.
Набравшись мужества, я делаю глоток... второй... третий... Осторожно
возвращаю стакан дяде Косте. Глотаю слюну -- и неприятный привкус во рту
исчезает. Можно даже не запивать водой.
-- И всё?
Дядя Костя не отвечает, продолжает как-то испытующе смотреть на меня.
Что же должно случиться? Я настораживаюсь. И вдруг ощущаю лёгкое
головокружение, в ушах шум. Но прежде чем я собираюсь сказать об этом дяде
Косте, уже всё исчезает.
Дядя Костя выжидает ещё немного, потом вдруг спрашивает:
-- Скажи, с каких строчек начинается книга, которую ты сейчас читаешь?
Я пожимаю плечами. Откуда мне помнить, если я уже одолеваю третью сотню
страниц?
-- Ты действительно не можешь вспомнить? Или не хочешь?
-- Да не могу, конечно.
-- А последние строчки, которые ты прочёл перед тем, как я отвлёк тебя?
Я добросовестно напрягаю память и, к стыду своему, не могу воскресить в
ней только что прочитанные строчки. Содержание -- пожалуйста, сумею всё
пересказать. Но содержание дядю Костю как раз и не интересует. Ему нужно
дословно.
-- Ну, хорошо, -- дядя Костя оставляет книгу в покое. -- Скажи в таком
случае, чем тебя кормила Екатерина Владимировна в позапрошлый понедельник.
Меня разбирает смех. Что это с нашим учёным соседом? Не такие уж
изысканные блюда готовит моя мать, чтобы они надолго запоминались.
Дядя Костя разочарованно вертит в руке стаканчик с таинственным отваром.
Мне даже жаль его становится, но я не знаю, чем помочь.
-- Ну, извини, брат, что побеспокоил. Извини.
-- Спокойной ночи, дядя Костя.
-- Будь здоров.
Я возвращаюсь к себе, к своей книге. Сажусь за стол. Читаю. И вдруг
ловлю себя на том, что только вожу глазами по строчкам, но смысл исчезает
куда-то.
Что бы это значило?
Я заново перечитываю страницу -- и опять та же история: не понимаю, что
читаю. В недоумении я гляжу прямо перед собой и... вспоминаю своё первое
свидание с Катей. Как это случилось? Ах, да, мы встретились в художественной
галерее. Взявшись за руки и страшно смущаясь, ходили от картины к картине.
В одном из залов я, воровато оглянувшись по сторонам, поцеловал Катю.
-- Ай-яй, молодые люди, -- услышали мы и отшатнулись друг от друга, --
как не стыдно? В таком-то месте и под такой-то картиной!..
Я расхохотался -- ну и конфуз тогда получился!..
И осёкся.
Дело в том, что я ещё ни одной девушке не назначал свидания. И тем более
не знал никакой Кати. Больше того: в нашем городе не было художественной
галереи.
Мой смех разбудил мать.
-- Ты что, не собираешься сегодня ложиться? -- спросила она из другой
комнаты.
Я вздрогнул: голос Кати, которой я не знал! И лицо девушки... Почему оно
мне так мучительно знакомо? Где я его видел? Вспомнил: в нашем семейном
альбоме. Это же лицо моей матери в молодости, Екатерины Владимировны, Кати.
-- Чепуха какая-то привиделась, -- отозвался я. -- Понимаешь, вообразил
себя на свидании с девушкой. И будто пришли мы с ней не куда-нибудь, а в
художественную галерею, и там, под картиной "Расстрел комиссара" я поцеловал
её. А дежурная увидела, закричала: "Ай-яй, как не стыдно! В таком-то месте и
под такой картиной!"...
Мать промолчала. Я услышал, как заскрипела её кровать, зашуршали
шлёпанцы. И вот она в наброшенном на плечи халате стоит в дверях.
-- Отец рассказывал тебе? -- дрогнувшим голосом спросила она. -- Боже
мой, как давно это было. И, кажется, совсем недавно. Да, это было наше
первое свидание. Да...
Отец умер два с половиной года назад. Рак поджелудочной железы. Он очень
мучился. Врачи не смогли его спасти, а дяди Кости мы ещё не знали.
-- Но он... он мне ничего не рассказывал! -- возразил я.
Мать, видимо, не расслышала.
-- Мы познакомились в Ярославле, -- вздохнула она, -- и нам очень
нравилось встречаться в художественной галерее. Там под "Расстрелом
комиссара" он и поцеловал меня впервые.
Я тупо смотрел на мать. Какое отношение имеют её свидания с отцом к
тому, что наиграло мне моё воображение?
-- Ложись, -- в голосе матери и грусть, и ласка, -- уже два часа.
Проспишь завтра на работу. Ложись, сынок.
Я последовал её совету. Захлопнул книгу, разобрал постель. Но только
выключил свет и присел на кровать (ещё и одеяла не успел откинуть), как в
голове моей завертелись уже другие воспоминания.
...Воздушный шар уносил меня в небо. Меня и моего товарища-прапорщика.
Нам Далее для ознакомления