Исаак Эммануилович БАБЕЛЬ
ГЕДАЛИ
(Авт. сборник "Конармия" (1926))
В субботние кануны меня томит густая печаль воспоминаний. Когда-то в эти
вечера мой дед поглаживал желтой бородой томы Ибн-Эзра. Старуха моя в
кружевной наколке ворожила узловатыми пальцами над субботней свечей и сладко
рыдала. Детское сердце раскачивалось в эти вечера, как кораблик на
заколдованных волнах. О, истлевшие талмуды моего детства! О, густая печаль
воспоминаний!
Я кружу по Житомиру и ищу робкой звезды. У древней синагоги, у ее желтых
и равнодушных стен старые евреи продают мел, синьку, фитили - евреи с
бородами пророков, с страстными лохмотьями на впалой груди...
Вот предо мною базар и смерть базара. Убита жирная душа изобилия. Немые
замки висят на лотках, и гранит мостовой чист, как лысина мертвеца. Она
мигает и гаснет - робкая звезда...
Удача пришла ко мне позже, удача пришла перед самым заходом солнца. Лавка
Гедали спряталась в наглухо закрытых торговых рядах. Диккенс, где была в
этот день твоя величественная ласковая тень? Ты увидел бы в этой лавке
древностей золоченые туфли и корабельные канаты, старинный компас и чучело
орла, охотничий винчестер с выгравированной датой - 1810 и сломанную
кастрюлю.
Старый Гедали похаживает вокруг своих сокровищ в розовой пустоте вечера -
маленький хозяин в дымчатых очках и в зеленом сюртуке до полу. Он потирает
белые ручки, он щиплет сивую бороденку и, склонив голову, внимательно
слушает невидимые голоса, слетевшиеся к нему.
Эта лавка, как коробочка любознательного и важного мальчика, из которого
выйдет профессор ботаники. В этой лавке есть и пуговица, и мертвая бабочка,
и маленького хозяина ее зовут Гедали. Все ушли с базара, Гедали остался. И
он вьется в лабиринте из глобусов, черепов и мертвых цветов, помахивая над
своею коробочкой пестрой метелкой из петушиных перьев и сдувает пыль с
умерших цветов.
И вот - мы сидим на боченках из-под пива. - Гедали свертывает и
разматывает узкую бороду. Его цилиндр покачивается над нами, как черная
башенка. Теплый воздух течет мимо нас. Небо меняет цвета. Нежная кровь
льется из опрокинутой бутылки там вверху и меня обволакивает легкий запах
тления.
- Революция - скажем ей да, но разве субботе мы скажем нет? - так
начинает Гедали и обвивает меня шелковыми ремнями своих дымчатых глаз.
- Да, кричу я революции, - да, кричу я ей, но она прячется от меня и
высылает вперед одну только стрельбу...
- В закрывшиеся глаза не входит солнце, - отвечаю я старику, - но мы
распорем закрывшиеся глаза, Гедали, мы распорем их...
- Поляк закрыл мне глаза, - шепчет старик чуть слышно, - поляк, злая
собака. Он берет еврея и вырывает ему бороду, ах, пес. И вот его бьют, злую
собаку. Это замечательно, это революция. И потом тот, который бил поляка,
говорит мне: отдай на учет твой граммофон, Гедали. - Я люблю музыку, пани, -
отвечаю я революции. Ты не знаешь, что ты любишь, Гедали, я - стрелять в
тебя буду, и тогда ты это узнаешь, и я не могу не стрелять, Гедали, потому
что я - революция...
- Она не может не стрелять, Гедали, - говорю я старику, перебивая его, -
потому что она революция...
- Но поляк стрелял, мой ласковый пан, потому, что он контр-революция; вы
стреляете потому, что вы - революция. А революция, это уже удовольствие. И
удовольствие не любит в доме сирот. Хорошие дела делает хороший человек.
Революция - это хорошее дело хороших людей. Но хорошие люди не убивают.
Значит, революцию делают злые люди. Но поляки тоже злые люди. Кто же скажет
Гедали, где революция, где контр-революция? Я учил когда-то Талмуд, я люблю
комментарии Раше и песни Маймонида. И еще другие понимающие люди есть в
Житомире. И вот мы все, ученые люди; мы падаем на лицо и кричим на голос:
горе нам, где сладкая революция?..
Старик умолк. И мы увидели первую звезду, пробивавшуюся вдоль млечного
пути.
- Заходит суббота, - с важностью произнес Гедали, - евреям надо в
синагогу.
- Пане товарищ, - сказал он вставая, и цилиндр, как черная башенка,
закачался на его голове, - привезите в Житомир немножко хороших людей. Ай, в
нашем городе недостача, ай, недостача! Привезите добрых людей, и мы отдадим
им все граммофоны. Мы не невежды. Интернационал - мы знаем, что такое
Интернационал. И я хочу Интернационала добрых людей, я хочу, чтобы каждую
душу взяли на учет и дали бы ей паек по первой категории. Вот, душа, кушай
пожалуйста, имей от жизни свое удовольствие... Интернационал, пане товарищ,
это вы не знаете, с чем его кушают...
- Его кушают с порохом, - ответил я старику, - и приправляют лучшей
кровью...
И вот она взошла на свое кресло из синей тьмы, юная суббота.
- Гедали, - говорю я, - сегодня пятница, и уже настал вечер. Где можно
достать еврейский коржик, еврейский стакан чаю и немножко этого отставного
бога в стакане чаю?..
- Нету, - отвечает мне Гедали, навешивая замок на свою коробочку, - нету.
Есть рядом харчевня, и хорошие люди торговали в ней, но там уже не кушают,
там плачут...
И он застегнул свой зеленый сюртук на три костяные пуговицы. Он обмахал
себя петушиными перьями, поплескал водицы на мягкие ладони и удалился -
крохотный, одинокий, мечтательный, в черном цилиндре, и с большим
молитвенником подмышкой. Заходит суббота. Гедали - основатель несбыточного
Интернационала - шел в синагогу молиться.
----------------------------------------------------------
*** Электронная библиотека Виктора Бойко ***
Если у Вас есть возможность пополнить мою коллекцию новыми
текстами - присылайте список своих файлов: 2:4614/9.133
----------------------------------------------------------
Далее для ознакомления
