МИXАИЛ АЛЕКСЕЕВ
МИШКИНО ДЕТСТВО
Рисунки М.Петрова
ИЗДАТЕЛЬСТВО "МАЛЫШ" МОСКВА, 1979
РУССКАЯ ПЕЧКА
Долгие-предолгие зимние ночи. Заутренней зарёй по пятам следует
вечерняя. И в ясные, солнечные дни м w чувствовались, виделись сумраки
раннего утра и раннего вечера одновременно: на смену красновато-холодным
приходили жидко-фиолетовые, которые, сгущаясь, становились тёмно-синими,
прозрачными под звёздами студёного ночного неба.
В харламовскую избу свет едва процеживался через окна, покрытые серым
мохнатым слоем рыхлого льда. Лишь в проделанные мальчишескими языками и
носами круглые крохотные зрачки кинжальчиками просовывались тонкие пучочки
солнечных лучей, в которых мельтешила золотая россыпь пыли.
Из горницы, густо населённой детворой, под скрип зыбок, подвешенных к
бревенчатым маткам потолка, слышалось мурлыканье деда Михаила Аверьяновича:
Ах, ту-ту, ах, ту-ту,
Растутушечки ту-ту!
Или:
Ах, качи, качи, качи,
Прилетели к нам грачи.
Сели на воротца,
Начали бороться!
Дед сидел на табуретке и, как фокусник, делал сразу же несколько дел:
одною ногой качал люльку с крохотным сонулей Лёнькой, другою притоптывал в
такт немудрёной своей песенке, а на руках у него было по ребёнку: одного из
них Михаил Аверьянович, обняв левой рукой, подбрасывал на коленях, а другого
"тутушкал" на широченной ладони правой руки. Ребёнок, взлетая точно мячик,
радостно тыкал, обливая дедушкину руку обильно стекавшей с красных губ
слюною. Дедушка тоже смеялся и просил Саньку, притулившегося у него на
коленях:
- А ну-ка, Санёк, спой мне про мышку!
Санька, худенький, рыженький и востроносый, как воробей, - вылитый
батя! - сиял золотистыми веснушками и звонким, пронзительным голосом пел:
Мышка в кринку забралася,
Тама сливок напилася.
Дед и другие внуки подпевали:
Тра-та-та, тра-та-та,
Всё под носом у кота!
На улицу детей не выпускали: не во что их было обуть и одеть. И весь
этот "содом", как звала внуков и внучек бабушка Олимпиада Григорьевна, всю
зиму, от первых морозов до первых проталин, сидел дома, как и большинство
детей в Савкином Затоне. Где-то далеко-далеко шла война. Дети, как и все
люди на земле, страдали от неё, но в отличие от взрослых не понимали этого.
Одна только печь дышала теплом и уютом. Зимой она -любимое прибежище
детей - согревала их, полунагих, а то и вовсе нагих. Зимними вечерами дети
слушали тут такие же, как эти вечера, долгие сказки старой Настасьи Хохлушки
про ведьм, домовых, летунов, водяных и леших. Сюда по утрам любвеобильная
Дарьюшка, таясь от свекрови, совала им из-за пригрубка горячие - прямо со
сковороды - вкусные блины или лепёшки. С печки детвора наблюдала за
проказами забавных ягнят и козлят, только что явившихся на свет и
спасавшихся от лютой стужи в избе.
По воскресным дням печь преображалась. На неё забирались и взрослые:
женщины - для того, чтобы "поискаться" и посудачить о том, о сём; Пётр
Михайлович - поиграть с ребятишками. Над судной лавкой сквозь длинный
утиральник поднимался соблазнительно вкусный пар - под утиральником
"отдыхали" только что вытащенные и скупо помазанные конопляным маслом пироги
с капустой, картошкой, калиной и, конечно же, яблоками. Отдыхала и печь,
молчаливо-величественная, как хорошо, всласть потрудившаяся деревенская
баба; она всё сделала, что нужно было людям, и теперь могла малость
вздремнуть. Из тёмного, приоткрытого дырявой заслонкой зева печи, из
многочисленных её печурок и отдушин исходили потоки горячего воздуха. И
казалось, что печь, прикорнув, ровно и спокойно дышит.
Однако в ту пору, о которой идёт речь, она была далеко не такой доброй
и ласковой к людям. Дети - для них она существо почти живое, чуть ли не
мыслящее - вдруг заметили, что день ото дня её протапливают всё хуже и хуже,
неохотно - так только, для порядка, - бросят полена два да кизячок, и всё.
Печь, насупленная, как мачеха, стоит и сердито, хмуро смотрит пустыми
тёмными глазницами печурок в мёрзлое окно напротив, и окно это уже не
озаряет её, как прежде, солнечной, ясной улыбкой. В такие дни взрослые
делаются раздражительнее. Старая Настасья Хохлушка гремит ухватами и без
всяких видимых причин кричит на снох, на молодых и старую, Олимпиаду, а Пётр
Михайлович, утратив обычную для него весёлость, исчезает куда-то и
возвращается ночью - всегда пьяный. Дедушка всё реже ласкает внуков, уезжает
на Буланке в сопровождении старого и невозмутимого пса Жулика на целую
неделю, и в доме очень ждут его.
Ждала и печь. К приезду Михаила Аверьяновича её натапливают чуть ли не
докрасна. Как только у ворот послышится скрип саней и глуховатое,
характерное дедушкино покашливание, женщины торопливо набрасывают на плечи
одежду и с непокрытыми головами выскакивают во двор. Через минуту они уже
волокут что-то в избу в холодном, припудренном позёмкой мешке. Дети подымают
галдёж и, сдвинувшись к самому краю печи и рискуя упасть на пол, поглядывают
оттуда нетерпеливыми оченятами, требовательно разинув рты, - в эту минуту
они удивительно напоминают голых, ещё не оперившихся птенцов, вытягивающих
из гнезда шеи и раскрывающих голодные жёлтые клювы, властно прося пищи.
Появление дедушки Михаила едва ли не самый радостный момент в жизни
ребятни. Дети хорошо знают, как всё это произойдёт. Вот сейчас распахнётся
дверь, и они захлебнутся густым паром, ворвавшимся с улицы в избу, и, когда
пар немного рассеется, увидят дедушкину бороду - кудрявую и седую от инея и
в прозрачных сосульках. Она пахнет морозом, ржаным хлебом и бесконечной
добротой. Дедушка поочерёдно окунёт в неё смеющиеся мордочки внуков и внучек
и начнёт одаривать конфетами с махрами, пряниками и ещё бог знает какими
бесценными дарами! Потом невестки помогут ему раздеться, и дедушка, усталый,
довольный собою и всеми остальными, легко взберётся на печь, где сразу же
станет вдвое теснее и в пять раз радостнее.
А печь снова оживёт. Она будет дышать на морозное окно весело и жарко.
Ледок на окне растает, потекут по стеклу счастливые слезинки, в избу
просунется беспокойный и озорной солнечный луч, на печку из-за пригрубка
скользнёт юркий зайчик, запрыгает, начнёт скакать, щекоча ребячьи лица. У
судной лавки захлопочут над квашнёй и противнями Дарьюшка и Фрося, запахнет
мукой, дрожжами, сытостью. И печь снова будет дышать ровно и спокойно.
ЖАВОРОНКИ ПРИЛЕТЕЛИ
Летом ребятишки с нетерпением ждут зимы, зимой - весны, весною - лета,
летом - снова зимы. И никто так бурно не радуется смене времён года, как
дети.
Деревенская русская печь хороша для них уже тем, что в течение одной
зимы она несколько раз сменит своё обличье.
Поздней осенью печь похожа на невесту: только что побелённая,
чистенькая - её приготовили для трудных дел: заменили износившиеся кирпичи,
прочистили дымоход, заново выложили под. И дети ждут, когда её начнут
топить, чтобы поскорее взобраться на неё, тёплую, уютную. Ещё позднее на
печь толстым слоем насыпают яблоки. Вначале они жёсткие и холодные, и дети
радостно визжат от обжигающей свежести. Два-три дня спустя над начинающими
вянуть и морщиться яблоками подымается, струится еле видимый парок, и
ребятишки, широко раздувая влажные ноздри, дышат им, пьянеют и тотчас же
засыпают. А когда яблоки становятся совсем сухими и лёгкими, их сгружают в
мешок и на печи опять просторно, светло. Где-то в середине зимы на печь
кладут снопы остро пахнущей конопли. Дети шумно взбираются на них,
кувыркаются, хохочут, шалые от этой новизны. Потом конопля надоедает им, и
ребятишки начинают канючить: "Мам, скоро, что ли, ты сымешь их?" Конопля
убирается - и детям опять радостно: печь обновляется, на ней хорошо. Вечером
в избу натаскают много соломы, от неё веет морозцем, ригой, овечьими
орешками, Далее для ознакомления
