Хьелль Аскильдсен
Мы не такие
Все хорошо, пока хорошо - 13
Библиотека Альдебаран http://www.aldebaran.ru/
OCR BiblioNet http://book.pp.ru/
"Все хорошо, пока хорошо": Текст; Москва; 2002
ISBN 5-7516-0329-Х
Хьелль Аскильдсен
Мы не такие
* * *
Я спускался по лестнице пятиэтажного муниципального дома уже
практически на восточной окраине Осло; я навещал старшую сестру, что всегда
неприятно: у нее слишком много проблем, в основном надуманных, но от этого
не легче. Я ее никогда особенно не любил, она меня сроду в грош не ставила.
Так что мой визит объяснялся наличием у нее в том числе одной подлинной
проблемы - сестра упала и сломала шейку левого бедра.
Я уходил в растрепанных чувствах, довольный, конечно, тем, что визит
окончен, но в то же время, раздосадованный, потому что она вынудила меня
пообещать зайти завтра снова.
Так вот, спускаюсь я по лестнице, и вдруг между третьим и вторым
этажом на моем пути возникает помеха в виде рассевшегося на ступеньке
старика. Свою набитую авоську он втиснул между собой и перилами, а я, когда
приходится спускаться по лестнице, вынужден держаться за что-нибудь,
поэтому я встал у него за спиной. Он как будто не слышал моего приближения,
поэтому, немного выждав, я спросил:
- Могу я вам чем-нибудь помочь?
Так как он не ответил и не шелохнулся, то я понял, что он глух или в
лучшем случае туговат на ухо, и повторил свой вопрос громче.
- Нет, благодарствую, вряд ли вы мне поможете.
Я вздрогнул, пораженный не столько ответом, сколько звуком его
голоса - он показался мне знакомым; превыразительный: глубокий и вместе с
тем резкий, такой не спутаешь. И этот голос никак не вязался с теми
обтрюханными лохмотьям, которые были на старике.
Следствием того, что я по голосу принял этого мужчину за знакомого,
стал неожиданный приступ тщеславия. Вместо того чтобы попросить его убрать
сумку, я, не желая выдать, как плохо слушаются меня ноги, отпустил перила и
обошел его по стеночке. Все сошло благополучно, но когда я вновь добрался
до перил и оглянулся, оказалось, что я обознался. Этого старика я видел
впервые в жизни.
Похоже, на моем лице отразилось недоумение, а поскольку он не
догадывался о его причине, а к тому же выглядел спереди еще грязнее, чем со
спины, и, должно быть, пообвыкся с тем, что производит не самое
благоприятное впечатление и возбуждает любопытство, - поэтому, наверно, он
сказал, то ли извиняясь, то ли с вызовом:
- Я здесь живу.
- Понятно.
- Силы кончились вот.
Как бывший фотограф я немного разбираюсь в лицах, и, когда я стоял и
рассматривал старика, мне пришло в голову, что и внешность его тоже не
сочетается с этими жалкими обносками. Она была не менее запоминающейся, чем
голос.
- Вам точно не нужна помощь? - сказал я то, что чувствовал себя
обязанным сказать, потому что мне показалось, что я разглядывал его слишком
долго.
- Совершенно точно. Но большое спасибо.
- Тогда до свидания.
Я ушел; никакой причины скрывать от него, как я вцепляюсь в перила, я
больше не видел.
На другой день я опять пошел к сестре, поскольку обещал, а в этом
смысле я старомоден, хотя на улице мело так, что искушение позвонить и
отговориться от визита было огромным. Но я пришел, эта бездельница на
костылях открыла дверь и стала требовать, чтобы я стряхнул с себя снег на
площадке. Я отказался. Сказал, что могу уйти обратно. Тогда она
посторонилась. Я зашел в квартиру, повесил пальто и положил на полку шляпу.
Сестра ковыляла передо мной и села на стул. Мне остался диван. Я сказал,
что у нее слишком жарко. Она на это не ответила. А заявила, что у нее
перегорела лампочка в люстре на кухне. Тут я помочь не мог, у меня голова
очень кружится. Когда я попытался ей растолковать, какие у меня
головокружения, она заявила, что такого вообще не бывает и это мои
придумки. Я мог бы много чего ей возразить, но не стал - все равно без
толку. Но сестра не унималась, она стала утверждать, что головокружение
обусловлено психикой, а в моем конкретном случае тем, что я ни разу в жизни
не взял на себя ответственность. Я разозлился и встал. Чтобы уйти. Обещание
свое я выполнил. Теперь мне пора. Видно, сестра поняла это, хотя вряд ли, -
как бы то ни было, она попросила меня принести с кухни поднос с
рождественским пирогом, термос с кофе и чашки. В этом я не мог ей отказать.
Я притащил все с кухни и поставил на столе между нами. Куски нарезанного
пирога были густо намазаны маслом. Славно, сказал я примирительно, и она,
что меня удивило, обрадовалась. Сказала, что сама его испекла, и я не
слишком убедительно ответил, что сразу это почувствовал. Но что правда, то
правда: пирог был весьма недурен. Мы помолчали. Я сидел, смотрел, как метет
за окном, и прикидывал, что было в жизни моей сестры радостного, и,
хорошенько все обдумав, заключил, что, судя по всему, ничего; тогда мне
захотелось сказать ей что-то приятное, другими словами, я поддался
сентиментальности, скорей всего, из-за снегопада за окном и жары в
комнате - но я не успел еще раскрыть рта, как она спросила, не сыграю ли я
с ней в кости. Она спросила точно как ребенок, заранее уверенный в отказе,
и хотя мне игра в кости радости не доставляет, там все дело случая, но
сестра спросила так, что у меня не хватило духу отказать, к тому же мне не
хотелось выходить на метель. Она сказала, что стакан, кости и блокнот лежат
в секретере, по стене над ним была развешана вся семья, довольно большая, и
все они, мертвые вперемежку с живыми, пялились на меня со стены - жуткий
паноптикум. Достав кости и блокнот, я вернулся к столу. И мы начали играть.
Дважды подряд сестра высыпала кости так неаккуратно, что кубик падал на
пол, причем во второй раз он закатился под кровать и мне пришлось на
коленках выуживать его оттуда, а сестра, следя за моими ухищрениями,
заявила, что штаны протерлись сзади. Это я знал, но меня рассердило, что
она позволяет себе такие комментарии, я никогда не считал, что неумышленное
родство дает право на бестактность, так я и сказал. Ну прости, сказала она
на удивление миролюбиво, видно боясь, что я откажусь играть дальше. Я
промолчал, потому что вспомнил вдруг того оборванного старика на лестнице.
Вчера по дороге домой я решил спросить ее, кто это такой, и сейчас совсем
собрался задать этот вопрос, но передумал: мне не хотелось, чтобы она
подумала, будто он вызывает у меня ассоциации с собственными залоснившимися
штанами. Я подал ей кубик, и мы заиграли дальше. Когда, на мой взгляд,
прошло достаточно времени, я сказал, что вчера встретил на лестнице
доброжелательного мужчину в летах, который показался мне вроде знакомым,
кто это такой? Она не могла понять, о ком я говорю, наверно, он приходил в
гости. В их подъезде живет только один старик, не то что не
доброжелательный, а жуткий, наверно, бомж, получивший квартиру через
социальную опеку. Это как раз он, объяснил я. Она смерила меня тем еще
взглядом, но я сделал вид, что меня это не тронуло, и спросил: как все-таки
его зовут. Ларсен, фыркнула она обиженно, или Енсен, что-то совсем простое.
Я решил подразнить ее и сказал: бедняга, даже имя у него не достаточно
хорошее. И тебе не стыдно, сказала она. Чуть-чуть, сказал я, твоя очередь.
Она стала клясться, что ее никто не может упрекнуть в снобизме, а вот я
разыгрывал доброго самаритянина перед Лазарем, хотя на самом-то деле меня
не допросишься даже лампочку на кухне поменять, и что хотела бы она
посмотреть, как бы я запел, если б социальная опека стала заселять своих
клиентов ко мне в подъезд. Я, не буду скрывать, рассвирепел,
Далее для ознакомления