Ильдар Абузяров
Мексиканские рассказы для писателей
От автора
Я хочу рассказать о длинных и тягомотных, как мексиканские сериалы,
писательских буднях, о непростых, а порой фантасмагорийных отношениях
писателей с окружающим их миром. О незаконно рожденных рассказиках и тайных
внебрачных связях с героинями. О пошлой сериальной любви и странной
мексиканской дружбе между героями и читателями романов. О выяснении
отношений с многострадальными женами, которые зачастую являются и музами, и
первыми читательницами, и главными редакторами. Пусть вознаграждением им
будут знойные литературные красавцы с экзотическими именами.
Начало
И вновь я, пытаясь начать этот рассказ, возвращаюсь к наболевшей теме.
Вновь точу карандаш за карандашом, обдумывая, как оно все будет, как
Родригио наконец-то встретится с Андре, как она улыбнется ему. Но
карандашная стружка, замусоривая лист, делает его, негодника, ни на что не
пригодным, оставляет непонятным, где стружка от удачной находки, а где вязь
явно неудавшихся слов и фраз.
И, вроде, нельзя сказать, что Родригио такой беспомощный, а я такой
неуклюжий. Просто при виде белого листа мы как-то теряемся, мешкаем, а проще
говоря, впадаем в ступор. Белый лист для нас точная противоположность
красной тряпке для быка. В такой момент мы не находим себе места, не знаем,
где взять силы на новые подвиги и свершения. И нам кажется, что все
предыдущие попытки, все усилия были тщетны, - впрочем, об этом позже. А
сейчас нам остается лишь выкинуть лист, высыпав стружку в мусорную корзину,
и все начать сначала.
Отбросив ломающиеся карандаши, я вновь собираюсь с силами, вновь хожу
все вокруг да около компьютера, но потом вдруг, набрав побольше воздуха в
грудь, стремительно подлетаю к клавиатуре, открывая на ходу новый файл -
быстрее, быстрее, пока Андре улыбается в фантазиях Родригио, пока она
благосклонна к нему; в надежде, что наконец-то Родригио пройдет свой долгий
путь по освещенной улице, станет в тень дерева под окнами Андре, начинаю
печатать - но, о ужас, когда уже отпечатал полстраницы, понимаю, что забыл
перевести шрифт. И получилась такая абракадабра - ну, ничего не разобрать:
где удачные находки, а где полнейшая чушь.
И нельзя сказать, что мы с Родригио такие уж дурачки или что нам нечего
сказать Андре. Нет, нельзя сказать, что мы с Родригио совсем идиотики.
Иногда у него даже появляются остроумные мысли и веселые шуточки, особенно
когда он идет по весенней улице и легко жонглирует словами. И тогда я
заражаюсь его остроумием и тоже начинаю жонглировать, подражая колоритному
уличному сленгу. Но стоит ли смешить белых гусей, ведь мои остроумные шутки,
как потерянные ими жемчужные перья, утопают в навозе пустого словоблудия.
Нет, я не боюсь белого листа самого по себе, я бы с легкостью шагнул в
него и очутился бы на залитой солнцем весенней улице. В кармане весело
бренчит монета, бряк-бряк, ударяясь о ключи, в голове скрипучей коростелью
кричит музыка, в то время как капель барабанными палочками ударяется о
мостовую, а мои пальцы о клавиатуру - вот он, Родригио, своей каучуковой
подошвой то там, то здесь проламывает корку ломкого весеннего снега,
пробиваясь к черной земле. К земле, что пахнет сеном и хлебом, отцовским
сеном и материнским хлебом, как это ни пафосно звучит.
И я бы шел без оглядки вместе с Родригио, зная, что на каждом новом
месте, где ступит его нога в ботинке с каучуковой подошвой, появится
покоренная нами земля. И наша уверенность будет расти от шага к шагу, от
слова к слову, ведь он идет не просто так, а идет к дому Андре, где встанет
под сенью дерева, уставившись на белую стену дома, не в силах предпринять
больше ни шага, как я не в силах вымолвить больше ни слова.
Ведь, о ужас, я дошел уже до следующего, пока еще белого листа бумаги,
и нам приходится преодолевать себя заново.
И нельзя сказать, что мы с Родригио робкого десятка, что мы с ним
молчуны или тупицы. Просто Родригио, он как-то весь робеет, съеживается,
стоя под сенью дерева и смотря на белые стены и окна, ведь это все-таки дом
Андре, а не хухры-мухры. И вот пока он там стоит, собираясь с силами, дрожит
от холода и смотрит в теплые лучезарные окна Андре, мое сердце сжимается от
негодования - ну, покажись же, Андре, помоги нашему мышонку Родригио!
Видишь, с какой надеждой он уперся взглядом в твои окна - и я навожу мышь на
белые окна Андре, обозначая курсором прицел влюбленных глаз Родригио.
Я бы и сам с радостью помог ему, с радостью шагнул бы на белый лист, да
хотя бы прямо так, прямо в домашнем халате и носках на холодный безмолвный
снег, так напоминающий кожу на лице Андре, чтобы подбодрить парня, хлопнуть
его по плечу, - мол, соберись с духом, Родригио, - ну же, дружище, вперед, -
она ждет тебя.
Да сделай же что-нибудь, наконец. Возьми хотя бы камешек и брось его в
окно. Ну же, вынь булыжничек из мостовой. На тебе булыжничек, у меня их
столько под рукой, этих непригодных ни для чего каменных плиток клавиатуры,
хочешь - кинь в безмолвное светлое окно Андре букву Х. Или букву У.
А лучше всего самую главную букву, А - Андре. А ты, Андре, что же ты не
появляешься? Покажись, улыбнись нам своей лучезарной улыбкой. Ну, покажись
хоть на секунду. А ты, Родригио, чего же ты стоишь, вперед, на штурм новых
высот!
Я бы сам с удовольствием вместе с ним бросился на эту стену, лез бы
рядом с ним, цепляясь за кирпичи, вверх и вверх к светящемуся окну и лицу
Андре. Я бы не жалел своих рук, исцарапал бы в кровь все пальцы, цепляясь
ими за кирпичики клавиатуры, лишь бы история продвигалась вперед, хоть
как-нибудь, любыми способами, здесь уж не до щепетильности, здесь все
средства хороши; но я не могу. И нельзя сказать, что мы с Родригио лежебоки
или трусы, когда дело касается любви. Нельзя сказать, что Родригио пожалеет
себя в ответственную минуту. Нет, он бы рад умереть за Андре, он бы с
легкостью отдал за Андре жизнь, лишь бы она была к нему хоть чуть более
благосклонна.
И вновь я хожу вокруг дома Андре кругами, ища брешь в стене ее
крепости. А потом сажусь на шатающийся табурет с подпиленными ножками и
начинаю судорожно точить карандаш, так похожий своей жесткостью на
единственную неподпиленную ножку табурета. Не знаю, сработает ли это, но мне
кажется, я придумал для Родригио одну такую фишку, нашел такую удачную
фразу - ну просто на загляденье, ну просто "мп-па" какое-то, которое Андре
ну точно не сможет не заметить. А потому я точу карандаш, и стружка веревкой
сползает к листу бумаги и движется вдоль белой стены дома Андре прямо к носу
Родригио.
На же, Родригио, - хватайся, ползи. И я притягиваю эту фразу за уши,
как притягиваю за уши к окну Андре Родригио. А чтобы штурм получился
наверняка, я с ловкостью циркача-акробата выскакиваю на белый снег прямо в
носках в розовую полоску и халате в голубую клеточку, ну ни дать ни взять
клоун из цирка "Медрано". Хотя одновременно я, словно портовый грузчик,
сгибаясь в три погибели у экрана монитора, корчусь, пытаясь подсадить
Родригио, тужась из последних сил, аж спина трещит и не хочет разгибаться,
подсаживая Родригио, - вперед, дружище, к новым вершинам литературной любви.
Ну, быстрей же, дружище, к светящемуся окну Андре. Ударь по нему
кулаком, как я сейчас бью по затормозившему компьютеру, скорее, скорее. Не
бойся, пусть пойдет кровь. Ударь по этому желтому окну, похожему на
подсолнух Ван-Гога.
Просунь туда голову, не боясь поранить ухо. Ведь Ван-Гог не пожалел
своего уха. Ухо за ухо - требую я от Родригио и от себя, представляя себя
уже новым Ван-Гогом. Залезаю сам вместе с Родригио в открытое окно файла,
залезаю вместе с ушами и носом в мерцающий экран монитора - и проваливаюсь
внутрь, на страницы дома Андре.
Дом слишком большой - десятки комнат и дверей. И мне кажется, что
Родригио специально плутает, чтобы оттянуть
Далее для ознакомления