Леонид Николаевич Андреев
Мысль
Одиннадцатого декабря 1900 года доктор медицины Антон Игнатьевич
Керженцев совершил убийство. Как вся совокупность данных, при которых
совершилось преступление, так и некоторые предшествовавшие ему
обстоятельства давали повод заподозрить Керженцева в ненормальности его
умственных способностей.
Положенный на испытание в Елисаветинскую психиатрическую больницу,
Керженцев был подвергнут строгому и внимательному надзору нескольких опытных
психиатров, среди которых находился профессор Држембицкий, недавно умерший.
Вот письменные объяснения, которые даны были по поводу происшедшего самим
доктором Керженцевым через месяц после начала испытания; вместе с другими
материалами, добытыми следствием, они легли в основу судебной экспертизы.
Лист первый
До сих пор, гг. эксперты, я скрывал истину, но теперь обстоятельства
вынуждают меня открыть ее. И, узнав ее, вы поймете, что дело вовсе не так
просто, как это может показаться профанам: или горячечная рубашка, или
кандалы. Тут есть третье - не кандалы и не рубашка, а, пожалуй, более
страшное, чем то и другое, вместе взятое.
Убитый мною Алексей Константинович Савелов был моим товарищем по
гимназии и университету, хотя по специальностям мы разошлись: я, как вам
известно, врач, а он окончил курс по юридическому факультету. Нельзя
сказать, чтобы я не любил покойного; он всегда был мне симпатичен, и более
близких друзей, чем он, я никогда не имел. Но при всех симпатичных
свойствах, он не принадлежал к тем людям, которые могут внушить мне
уважение. Удивительная мягкость и податливость его натуры, странное
непостоянство в области мысли и чувства, резкая крайность и необоснованность
его постоянно менявшихся суждений заставляли меня смотреть на него, как на
ребенка или женщину. Близкие ему люди, нередко страдавшие от его выходок и
вместе с тем, по нелогичности человеческой натуры, очень его любившие,
старались найти оправдание его недостаткам и своему чувству и называли его
"художником". И действительно, выходило так, будто это ничтожное слово
совсем оправдывает его и то, что для всякого нормального человека было бы
дурным, делает безразличным и даже хорошим. Такова была сила придуманного
слова, что даже я одно время поддался общему настроению и охотно извинял
Алексею его мелкие недостатки. Мелкие - потому, что к большим, как ко всему
крупному, он был неспособен. Об этом достаточно свидетельствуют и его
литературные произведения, в которых все мелко и ничтожно, что бы ни
говорила близорукая критика, падкая на открытие новых талантов. Красивы и
ничтожны были его произведения, красив и ничтожен был он сам.
Когда Алексей умер, ему было тридцать один год, - на один с немногим
год моложе меня.
Алексей был женат. Если вы видели его жену теперь, после его смерти,
когда на ней траур, вы не можете составить представления о том, какой
красивой была она когда-то: так сильно, сильно она подурнела. Щеки серые, и
кожа на лице такая дряблая, старая-старая, как поношенная перчатка. И
морщинки. Это сейчас морщинки, а еще год пройдет - и это будут глубокие
борозды и канавы: ведь она так его любила! И глаза ее теперь уже не сверкают
и не смеются, а прежде они всегда смеялись, даже в то время, когда им нужно
было плакать. Всего одну минуту видел я ее, случайно столкнувшись с нею у
следователя, и был поражен переменой. Даже гневно взглянуть на меня она не
могла. Такая жалкая!
Только трое - Алексей, я и Татьяна Николаевна - знали, что пять лет
тому назад, за два года до женитьбы Алексея, я делал Татьяне Николаевне
предложение, и оно было отвергнуто. Конечно, это только предполагается, что
трое, а, наверное, у Татьяны Николаевны есть еще десяток подруг и друзей,
подробно осведомленных о том, как однажды доктор Керженцев возмечтал о браке
и получил унизительный отказ. Не знаю, помнит ли она, что она тогда
засмеялась; вероятно, не помнит, - ей так часто приходилось смеяться. И
тогда напомните ей: пятого сентября она засмеялась. Если она будет
отказываться, - а она будет отказываться, - то напомните, как это было. Я,
этот сильный человек, который никогда не плакал, который никогда ничего не
боялся, - я стоял перед нею и дрожал. Я дрожал и видел, как кусает она губы,
и уже протянул руку, чтобы обнять ее, когда она подняла глаза, и в них был
смех. Рука моя осталась в воздухе, она засмеялась, и долго смеялась.
Столько, сколько ей хотелось. Но потом она все-таки извинилась.
- Извините, пожалуйста, - сказала она, а глаза ее смеялись.
И я тоже улыбнулся, и если бы я мог простить ей ее смех, то никогда не
прощу этой своей улыбки. Это было пятого сентября, в шесть часов вечера, по
петербургскому времени. По петербургскому, добавляю я, потому что мы
находились тогда на вокзальной платформе, и я сейчас ясно вижу большой белый
циферблат и такое положение черных стрелок: вверх и вниз. Алексей
Константинович был убит также ровно в шесть часов. Совпадение странное, но
могущее открыть многое догадливому человеку.
Одним из оснований к тому, чтобы посадить меня сюда, было отсутствие
мотива к преступлению. Теперь вы видите, что мотив существовал. Конечно, это
не было ревностью. Последняя предполагает в человеке пылкий темперамент и
слабость мыслительных способностей, то есть нечто прямо противоположное мне,
человеку холодному и рассудочному. Месть? Да, скорее месть, если уж так
необходимо старое слово для определения нового и незнакомого чувства. Дело в
том, что Татьяна Николаевна еще раз заставила меня ошибиться, и это всегда
злило меня. Хорошо зная Алексея, я был уверен, что в браке с ним Татьяна
Николаевна будет очень несчастна и пожалеет обо мне, и поэтому я так
настаивал, чтобы Алексей, тогда еще просто влюбленный, женился на ней. Еще
только за месяц до своей трагической смерти он говорил мне:
- Это тебе я обязан своим счастьем. Правда, Таня?
А она смотрела на меня, говорила: "правда", и глаза ее улыбались. Я
тоже улыбался. И потом мы все рассмеялись, когда он обнял Татьяну
Николаевну - при мне они не стеснялись - и добавил:
- Да, брат, дал ты маху!
Эта неуместная и нетактичная шутка сократила его жизнь на целую неделю:
первоначально я решил убить его восемнадцатого декабря.
Да, брак их оказался счастливым, и счастлива была именно она. Он любил
Татьяну Николаевну не сильно, да и вообще он не был способен к глубокой
любви. Было у него свое любимое дело - литература, - выводившее его интересы
за пределы спальни. А она любила его и только им одним жила. Потом он был
нездоровый человек: частые головные боли, бессонница, и это, конечно, мучило
его. А ей даже ухаживать за ним, больным, и выполнять его капризы было
счастьем. Ведь когда женщина полюбит, она становится невменяемой.
И вот изо дня в день я видел ее улыбающееся лицо, ее счастливое лицо,
молодое, красивое, беззаботное. И думал: это устроил я. Хотел дать ей
беспутного мужа и лишить ее себя, а вместо того и мужа дал такого, которого
она любит, и сам остался при ней. Вы поймете эту странность: она умнее
своего мужа и беседовать любила со мной, а, побеседовав, спать шла с ним - и
была счастлива.
Я не помню, когда впервые пришла мне мысль убить Алексея. Как-то
незаметно она явилась, но уже с первой минуты стала такой старой, как будто
я с нею родился. Я знаю, что мне хотелось сделать Татьяну Николаевну
несчастной, и что сперва я придумывал много других планов, менее гибельных
для Алексея, - я всегда был врагом ненужной жестокости. Пользуясь своим
влиянием на Алексея, я думал влюбить его в другую женщину или сделать его
пьяницей (у него была к этому наклонность), но все эти способы не годились.
Дело в том, что Татьяна Николаевна ухитрилась бы остаться счастливой, даже
отдавая его другой женщине, слушая его пьяную болтовню или принимая его
пьяные Далее для ознакомления
